Кто-то из предыдущих жен Виталика попытался выразить свой протест – а не протестовать было просто невозможно – очень громко, истерично, со слезами. Виталик с недоуменно вздернутыми бровями все это дело выслушал, ничего не сказал, уехал куда-то. Вернулся потом с адвокатом и грузовичком, который вывез из его дома жену и ее вещи.

Он никогда не оскорблял в женщине женщину, никогда не поднимал на нее руку, даже, кажется, не изменял своим женам никогда, потому что некогда было. Но он их и не любил.

И когда он завершал свой лекционный час словами, что Лера ему не безразлична, ей всегда хотелось расхохотаться ему в лицо.

Что это такое, а? Что в его понимании – не безразлична? Это ведь не могло значить, что он любил ее. Нет, конечно! Он не умел любить – этот красивый преуспевающий мужик сорока лет от роду. Он никогда никого не любил и любить уже не сможет. Да он и боялся всяких нежных чувств, способных пробить в его сверкающих доспехах какую-то брешь.

Ему это было не нужно!

Он с легкостью женился, так же легко расставался со своими женами. Кстати, самый краткосрочный брак его насчитывал сорок пять дней. Самый продолжительный – два года, это с Лерой.

Но даже то, что они прожили бок о бок столько времени, не позволяло ей думать, что Сетин любит ее. Да он и не говорил никогда ей об этом, и не обещал ей ничего такого. В чем упрекнуть его было невозможно, так это в том, что он никогда не раздавал нелепых обещаний.

Он никого не обещал любить до гроба. И ей он подобных вещей не обещал тоже.

Они просто существовали под одной крышей – тихо, мирно, благопристойно, в соответствии с их договоренностью и условиями брачного контракта. Они часто спали в разных спальнях, а точнее – пять раз в неделю. Вместе выходили в свет, иногда он делал это один. Ездили куда-то отдыхать вместе. Хотя на отдыхе она тоже часто оставалась одна, у Виталия непременно случались какие-то деловые встречи. Вместе возвращались. Вместе завтракали, ужинали, иногда обедали, но…

Но от этого не становились ближе друг другу. Лере по-прежнему было очень одиноко в его доме.

– Это оттого, дорогая, – поразмыслив над ее словами, выдал он однажды, – что ты не можешь по достоинству оценить то, что тебя окружает.

– А что меня окружает? – Лера принялась оглядываться, надеясь обнаружить за своей спиной что-то новое или то, что сумело ускользнуть от ее взгляда.

– Тебя окружает роскошь! – Сетин поднял кверху указательный палец, глянув на нее, как на дурочку. – Это ли не понятно?!

– А… А разве этого достаточно для того, чтобы не быть одиноким? – Лера растерянно заморгала.

– Ну вот! А я что говорил! – воскликнул он с наигранным возмущением и сопроводил свое возмущение фальшивым смешком. – Ты же не способна оценить всего этого, потому что ты…

– Простолюдинка, это я уже слышала, – перебила его Лера Кнутова, она иногда могла себе позволить с ним немного поспорить. – Но ты-то, ты!

– А что я?

У Сетина тут же задергалось левое веко. Оно всегда у него начинало дергаться, когда он раздражался.

– Тебя ведь роскошь окружает с рождения, а ты одинок!

И она уставилась на него с надеждой.

Ну, давай, Сетин, давай! Говори!

Ну, хоть бы сказал что-то такое, что мгновенно растопило бы лед между ними! Ведь есть, есть такие слова, которые могут мгновенно уничтожить отчужденность. Ими – этими словами – можно забросать пропасть. Можно сгладить все, отполировать, отчистить, сделать совершенными даже самые безнадежные отношения.

Нужно только немного постараться. И вложить хоть капельку чувств в те самые правильные слова.

Сетин не сказал ничего. У него не нашлось нужных слов, у него не имелось чувств, он являлся бездушным автоматом для приумножения состояния, основы которого заложены были еще его дедом.