– У меня нет денег. (Это один из самых богатых людей). И потом – что же это такое? Почему ты не можешь заработать сама? Как это ты уволилась с работы? Надо было держаться там изо всех сил и получать хотя бы копейки. Пусть мелочь, но что-то же ты должна получать? Ты что, собираешься сидеть на моей шее? Иди работать дворником! Ты не можешь не работать и ничего не получать! Поэтому делай, что хочешь. Для тебя у меня ни копейки нет.

У меня был друг. Просто друг и ничего больше. После этого разговора я, рыдая, ходила по улицам. Так, случайно, забрела на работу к своему другу. Я совсем не могла говорить. Наконец, когда он отпоил меня водой и прошли слезы, ко мне вернулся дар речи и я смогла ему рассказать… Он не сказал ни единого слова. Не задал ни одного вопроса. Я никогда не была его любовницей и никогда не собиралась ей быть. Все наши отношения сводились к деловым дружеским встречам. Но он открыл бумажник, вынул двести долларов, отдал мне и сказал:” никогда не смей возвращать».

Два года я безуспешно пыталась понять, что так влечет меня к этому человеку. Непреодолимая потребность испытывать унижения? Настоящий мазохизм? Неискоренимое стремление пить собственную боль как самый сладкий сок на земле? Позже, много позже, рассказывая подругам и знакомым, иногда даже профессиональным психологам в задушевных беседах, все откровенно недоумевали, что могло меня в нем привлекать. Что могло привлекать меня в этом откровенно мерзком существе? Он никогда не приглашал меня в ресторан, никогда не дарил подарков и ни разу за все два года не преподнес пусть самый дешевый букетик маленьких, обыкновенных полевых цветов. На этой части моего рассказа все женщины обычно поражались и сразу же загорались огромным удивлением:

– Как??!! Ни разу за два года он не подарил тебе цветов?! И ты два года смогла прожить с этим человеком?!

Да, не дарил. И я жила с ним. Ну и что? Я не знаю… Потребность искать отца? Но с отцом у меня было все в полном порядке. У нас были хорошие родственные отношения, и мой отец никогда не делал попытки уйти из семьи. Тем более, что мой кошмар не внешне, не внутренне не был похож на моего отца. Совершенно другой (противоположный) тип мужчины. Мой отец был честным, добрым и очень порядочным человеком. Мой кошмар был бесчестным, злым и плохим. Что еще? Общественное положение? Но он никогда не афишировал наши отношения перед обществом. Это было тайной – тайной, длившейся на протяжении двух долгих лет. Для утверждения в обществе мне никогда не требовалось посторонних доказательств, кроме моей работы. Что же тогда? ЧТО??!!

Ответ был прост, неприятен и напрашивался сам собой. Я просто его любила. Таким, какой он есть. Ни питая на этот счет никаких иллюзий. Я знала твердо и точно: я приняла бы его в любом состоянии – бедным и больным, без денег, без машины и без квартиры, потерявшим в своей жизни абсолютно все. Я приняла бы его нищим, подзаборным бомжем. А если бы он заболела, ухаживала бы как верная и преданная сиделка. Я не подпустила бы к себе ни одного другого мужчины, кроме него… Иногда мне самой было все это смешно. Я не верила, что буду хранить ему верность. И я не верила, что долго смогу так его выносить. Но… Но я хорошо знала разницу между сексом, происходящим просто так, и сексом по огромной, всепоглощающей, всеобъемлющей любви. Мне стоило только легонько коснуться рукой его кожи, чтобы к моему горлу подступил кипящий, клокочущий во мне поток, готовый в любое мгновение вырваться наружу.

Впервые я ощутила это там, на диком пляже, в тот незабываемый вечер. Он остановил машину в месте возле прибрежных скал. Вокруг не было ни одного человека. Не было даже ночных огней. Тол ко море дышало возле самых ног – холодное и огромное.