Но не буду мучить многоуважаемого читателя разработанной накануне тактикой и стратегией нашей находчивой героини, а сразу перенесу его в мерцающий разноцветными огнями ночной клуб «Искры и молнии», где в первую майскую ночь наблюдалось большое скопление народу. Однако этот факт ничуть не помешал Анфисе очаровать Акопа Акоповича. Она уже успела околдовать его своим мелодичным голосом, умудрилась скользнуть по его здоровенной ножище своей десятисантиметровой шпилькой настоящих австрийских туфель (а не купленных на самом дешёвом рынке Москвы), оставалось лишь глубоко вздохнуть... и Колпаков, несомненно, потеряет рассудок.

– Ах, – томно вздохнула Анфиса. Взгляд Колпакова, уже разгорячённого и изрядно нахлебавшегося заморских спиртных напитков, сфокусировался на соблазнительной пышной груди сотрудницы.

– Что вы со мной делаете, Фиса! Вы сводите, сводите меня с ума! – возбуждённо воскликнул он и хотел было дотронуться до круглого Анфисиного плечика, но сил у него, отяжелевшего от обильной еды и питья, хватило лишь на то, чтобы громко, по-исполински, заглушив на несколько секунд зажигательную латиноамериканскую музыку, рыгнуть. Продавщица из отдела «Всё по десять рублей», одетая по случаю праздника в своё лучшее синтетическое платье нагло оранжевого цвета с явным излишком люрекса, из-за чего напоминала воспламенённое, набитое тряпьём и соломой чучело, олицетворяющее зиму и сжигаемое на Масленицу, заржала как лошадь и тоже довольно громко и неприлично икнула ему в ответ.

– Перестрелка началась, – заметил бухгалтер – худосочный мужичок, как пить дать язвенник. Он усмехнулся и, прикрыв локтём тарелку с отбивной котлетой на рёбрышке, вернулся к своему занятию: одной рукой он сгребал всё, до чего мог дотянуться – бутерброды с сыром, икрой, ветчиной, бананы, апельсины, ухитрился даже кисть винограда смахнуть в бумажный пакет, что стоял у него на коленях, другой пытался закрыться от окружающего мира, надеясь, что никто не видит, как он таскает со стола.

– Акоп Акопыч, а бухгалтер бутерброды тырит, – шепнул Касьян директору на ухо, считая своим святым долгом (его ведь и позвали сюда в качестве охранника) незамедлительно поставить в известность товарища Колпакова, что в компании завёлся вор.

– Отстань, болван! – шикнул на него Акоп Акопович, разозлившись, что ему не дают как следует пообщаться с дамой сердца, – Анфис-сочка! Конфет-тка вы моя! Яг-годка! Помид-доринка! – мучительная икота как зараза перешла с продавщицы в огненном платье на директора рынка; он злился – злился на бухгалтера-клептомана, на остолопа Касьяна, на отрывистые непроизвольные звуки, исходящие из собственной глотки. – Всё против того, чтобы я признался вам в любви! – успел выпалить он и снова икнул.

– Да что вы, дорогой Акоп Акопович! Миленький, это не так! Вот, выпейте, промочите горло, – и «помидоринка» подсунула директору стакан сорокапятиградусной водки. Тот выпил залпом, не отрываясь и, закусив солёным огурцом, огляделся по сторонам пьяным взором и ошеломлённо проговорил:

– Помогло! Спас-сительница ты моя! Проси, что х-хочешь! – теперь директор не икал, не рыгал – язык его заплетался, натыкаясь на зубы, расположенные в шахматном порядке, высовывался, будто ему места во рту не хватало, сворачивался в трубочку, пытался даже дотянуться до кончика носа.

Конец ознакомительного фрагмента.