Когда я заметил, что сам рейхсфюрер СС выступает против этого и ставит своей важнейшей целью увеличение численности детей, доходя до того, что защищает бигамию и незаконнорожденных, мой пациент лишь снисходительно улыбнулся и заявил, что рейхсфюрер не может ничего поделать против имманентных законов движения. Я спросил его, зачем он дал слово отказаться от своих гомосексуальных наклонностей, и он поначалу уклонялся от ответа, а затем признался, что в этом был элемент трусости; он заранее знал, что не сможет сдержать слово – он презирал женщин и всех мужчин, которые заводят с ними связи. Я спросил его, даст ли он слово чести еще раз, если Гиммлер потребует этого. Он ответил, что откажется и что готов пострадать как мученик за веру.

Мне стало ясно, что ни один врач не сможет для него ничего сделать. Коренное нарушение его развития в юном возрасте – отказ получить нормальный сексуальный опыт – привело к тому, что он придумал для себя двустороннюю компенсацию. С одной стороны, он взял на вооружение идею, что гомосексуализм – это высший образ жизни; с другой – что в форме мужских клубов он необходим для правящего класса. Итак, выходило, что защитник этих идей ни в коем случае не был обычным гомосексуалистом с притупившимися инстинктами; здесь налицо выраженная тенденция к гомосексуализму, пробуждающаяся лишь временами, причем все более слабо. Даже в своих заблуждениях он не был искренним.

Иными словами, он проявил себя чрезвычайно храбрым и решительным солдатом и офицером, завоевав особое расположение своего начальства. Он с гордостью носил полученные от него награды.

Оставалась проблема, как помочь этому человеку, как уберечь его от неизбежной последовательности событий, как их описал мне Гиммлер: ареста, нового понижения в чине, приговора и концентрационного лагеря. Было бы лучше, если бы он уехал за границу, чтобы автоматически выпасть из того круга, где всегда оставался под наблюдением. С этой целью я спросил его, не хочет ли он отправиться с каким-либо поручением за рубеж, поскольку, может быть, мне удастся достать для него такое поручение. Сияя от радости, он сказал: – Да.

Я заставил его пообещать, что в случае судебного процесса он не станет приводить таких подробных объяснений, которые сообщил мне, а просто даст показания, оставив решение на усмотрение суда.

Гут-Харцвальде

20 ноября 1940 года

Во время сегодняшнего сеанса лечения мне выпала возможность поговорить с Гиммлером об этом случае. Было бы совершенно бесполезно объяснять ему реальное положение вещей; это бы привело лишь к неизбежной гибели человека, который вовсе не был совершенно испорченным. Поэтому пришлось действовать очень осторожно и тонко.

Гиммлер сразу же спросил меня:

– Ну и что вы выяснили? Он излечим? Можно дать ему еще один шанс? Я уже думал о том, чтобы поручить ему особенно тяжелую задачу, где бы он снова мог проявить себя. Что вы о нем думаете?

– Он уже в достаточной степени проявил себя, господин Гиммлер, – ответил я. – Вам бы стоило отправить этого человека куда-нибудь, чтобы он дышал другим воздухом и больше не жил в кругу, где за ним всегда следят, где каждое его слово и каждый поступок рассматриваются под определенным углом зрения. Вы не сумеете проникнуть в суть данного случая, и это наверняка. Ваши полицейские инспекторы с их психологически невежественными методами не смогут предложить ничего лучшего, чем я. Я бы посоветовал вам, в качестве окончательного апелляционного суда СС, сделать то, что я предлагаю. Я готов ознакомить вас с подробностями проведенного мной обследования, на основе которых вы сможете вынести решение.