Я открываю рот, чтобы возразить. Это все полная нелепость. Не буду я лезть в машину с незнакомыми людьми, тем более в метель. За окном по-прежнему вяло кружится пара снежинок. Ну ладно, может, метель – громко сказано.

Может, не так уж это все и нелепо.

Я нужна маме прямо сейчас. Обычно я на подобное не соглашаюсь, но мне нужно попасть домой. Ради этого я готова на все.

Двери аэропорта с тихим шорохом закрываются у нас за спиной. Воздух снаружи весь пропах выхлопами и бензином. Да еще и холод стоит ужасный. Я готова бежать к первой попавшейся машине, но Харпер придется дождаться смотрителя, который должен провести для нее инструкцию или что-то вроде того. Судя по длине очереди, дожидаться придется долго.

Оставшись без Харпер, мы вчетвером долго таращимся друг на друга, пытаясь понять, стоит ли заводить беседу. Я пытаюсь уговорить себя, что мне предстоит приключение, но вид у нас слишком безрадостный для веселых путников. Вот Кайла: бледная, осунувшаяся, смотрит куда-то в пустоту. Брекен: пуговицы рубашки так и трещат на груди, руки нервно подрагивают. Джош вымученно вздыхает, по-сиротски опираясь на костыли. А я-то сама? Заметно ли другим, что моя вселенная прямо сейчас разлетается на тысячи осколков?

Наконец Брекен бормочет, что ему нужно позвонить маме, и заклятие падает. С видимым облегчением мы все киваем и разбредаемся в разные стороны – кто звонить, кто рыться в сумках.

Я на автомате набираю мамин номер и лишь при звуках автоответчика вспоминаю, что она на работе. Я вешаю трубку, не оставив сообщения. Что я могу ей сказать… Про развод по телефону не расспросишь. И уж точно не собираюсь ей рассказывать, что вместо того, чтобы пережидать в аэропорту, я поеду через горы в компании незнакомцев. Ну ладно, мам, что я о себе да о себе… Расскажи мне про свой страшно секретный развод!

Вместо этого я открываю сообщение от Зари. «Когда вы приземляетесь?»

Я набираю ее номер.

До того как нажать кнопку вызова, я позволяю себе крошечный экзистенциальный кризис. С Зари все тоже очень непросто. Сейчас не время вспоминать про болезненный разрыв нашей дружбы, но если пропущу еще один ее концерт, то все усугублю. Зари была против, чтобы я уезжала: это ведь значило, что я пропущу ее прослушивание в Молодежный оркестр Пенсильвании, куда она уже много лет пыталась попасть. В тот год у нее опять не вышло. Меня она в этом не винила, но слово за слово – и мы поругались. Наговорили друг другу лишнего, а потом целую вечность не разговаривали. Прошлым летом мы медленно и осторожно начали общаться снова, и я думала, что окончательно старые раны будут залечены двадцать шестого декабря, когда я приду на ее утренний послепраздничный концерт.

Но похоже, что я туда не попаду. Когда я доберусь домой – а я туда когда-нибудь доберусь, – нам с мамой о многом надо будет поговорить. Конечно, про тетю Фиби, но теперь, когда я знаю про Дэниела… Ох.

Мы с Зари были лучшими подругами с самого детства. Вся эта ссора была страшной глупостью, да и времени уже прошло немало. Но Зари злопамятная… Может, и правда лучше ей не звонить?

Я звоню.

И – черт возьми, Зари, ну зачем! – она берет трубку.

– Черные или серые брюки? – спрашивает она вместо приветствия.

– Серые, – расплывшись в улыбке, отвечаю я.

– Подожди. – Она закрывает динамик рукой и орет на кого-то из братьев.

Я скучала по этому. Мы познакомились, когда нам было по девять и наши матери стали работать в одну смену в больнице. Все эти годы мы словно вели непрекращающийся разговор – стремительный обмен репликами, для которого не нужно было ни приветствий, ни прощаний, ни бессмысленной светской болтовни. Мы просто продолжали с того же места, на котором закончили в прошлый раз. Когда я переехала, долгие паузы в разговоре звучали очень странно.