Все это она рассказывала частично в секретном купе, частично в вагоне-ресторане, куда мы ходили пополнить запасы пива «Вятич», частично снова в купе, частично снова в вагоне-ресторане, с, естественно, перерывами (достаточно многочисленными) на отлучки в туалет. Во время этих отлучек порой приходилось отстаивать очередь в два-три человека, но обычно все-таки не приходилось; иной раз мы заказывали чай, стаканы из-под которого Федор Михайловичь во имя сохранения секретности и неизменности купе сразу выносил; короче, соблюдали конспирацию и вели себя как обычные пассажиры. Никто нас ни в чем не заподозривал, никаких вопросов не задавал. Федора Михайловича попускало. Смотрите в окно, сказал он нам, в очередной раз забирая стаканы. Минут через пять будет Шаля, куда вы так стремились, а потом, через два часа – Екатеринбург. Там уж вам, девушка, придется выйти.
Я представил, что на вокзале в Екатеринбурге меня ждут представители ведомства здравоохранения или управления общежитий, а то и того и другого сразу, и похолодел. Впрочем, алкоголь уже начал свое целительное воздействие, и решил так: Э, будь что будет! Чего-нибудь да придумаем! Еще представится шанс сбежать! Однова живем! Он не получка, не аванс! – и так далее. Так я решил. Но похолодела и Галя, естественно, я ее не щупал, но как-то ощутил некий холод, что ли. Она сказала мне: там наверняка на перроне стоит Паша! Что, если он догадается, что мы едем в этом поезде, он же очень проницательный, позвонит мне и спросит? И тогда я, конечно, не смогу соврать! И скажу ему, что еду в этом поезде. И тогда он скажет мне сорвать стоп-кран. И я, конечно, не смогу ему отказать. Нехорошо срывать стоп-кран, сказал я ей. Да, я согласна, что нехорошо, сказала она, но отказать ему я не смогу… Может, тебе не брать трубочку, сказал я. Нет, этого я тоже не смогу. Что же делать, что же делать…
Мы стали думать и придумали следующий выход. Договорились, что я ее привяжу к верхней полке, как Одиссея перед островом сирен, сам надену наушники и включу громкую музыку, а ее телефон поставлю на громкую связь. Тогда она всегда сможет сказать Паше, что остановить поезд не может, привязана, а я, будучи в наушниках, не поддамся чарам Пашиного голоса и тоже не смогу остановить поезд. Таким образом, они договорятся о новом времени встречи, и мы безопасно минуем Шалю. Это, конечно, если он позвонит.
Она дала мне свои наушники и плеер; на верхней полке были специальные ремни, чтоб дети и пьяные пассажиры не сваливались вниз; чтобы Галя не смогла отвязаться, руки ей я сковал наручниками для секса (были в Галином багаже), и этими же наручниками приковал ее к какой-то специальной выступающей ручке. Как бы случайно я коснулся ее груди. Руки убрал, зашипела она. Сделаешь так еще раз – закричу, и никакой Федор Михайловичь не поможет. Я случайно, сказал я. Ну вот и прекрасно, сказала она, ты меня понял. Приготовили телефон, а выбрать песню в плеере не успели. Показались дома с огородами, даже несколько панельных каменных, и вот, наконец, вокзал. Поезд как раз чрезвычайно замедлил ход, и казалось, остановится, но нет, он не остановился.
На перроне стояло несколько человек, по-видимому ожидавших электричку в Пермь, или из Перми, или ничего не ожидавших. Все были одеты бедно и, я бы сказал, провинциально. Вот он, вот он, взволнованно задышала Галя. Я не понимал, о ком идет речь, потому что мужчин с телефоном на перроне было несколько, и все они, на мой взгляд, были одинаковы. Он сейчас будет звонить! Как будто мне прямо в душу заглянул, он меня увидел! – продолжала Галя. Да кто он-то? Ну он, коротко стриженный. Мне эта информация не помогла, она одновременно была и излишней, и недостаточной, так как все по случаю мороза были в шапках, но Галин телефон действительно зазвонил. Все, включай музыку и ставь на громкую связь, закричала она. Я слушал незнакомую мне песнь о производстве