Мир замер. Растворились повара. Пропал продавец полотенец. Исчезли горничные. Я перестал понимать, кого и зачем отпускают, кто и зачем остаётся. Где мы, где братья, где враги. Брюнетка, что звала меня, давно уже ходила с одноруким в камуфляже. Бассейн зарос какими-то вьюнами, а у бассейна бывшие охранники, кончив таиться, целовались и читали друг другу стихи. Было уже непонятно, кто у кого в плену. Если выживем, мы понесём на губах поцелуи наших убийц. Если выживем, наши женщины забеременеют убийцами. Если выживем, сами научимся убивать.

– Завтра последний штурм, – сказал Али и улыбнулся.

– Можешь тогда без баек, без всей этой вязи ответить на три простых вопроса? Кто ты, чего ты хотел и что с нами будет?

– Ты хочешь три самых важных ответа – за что? За сраную песенку?

– Не так уж плохи эти песенки. Я получил за них жизни.

– А может, это и был мой план? Всех отпустить и послушать, как ты попусту срываешь голос?

– Так в чём твой план?

– Ты видел столько фильмов про войну. Разве заложникам говорят правду?

– Но один герой всегда угадывает.

– Но это не ты.

Я подумал, обиделся и сказал:

– Ну и пошёл ты в задницу. Двоюродный брат Пророка.

Али засмеялся.

– Я скажу тебе план, но на ближайший час. Я хочу, чтобы всё смешалось. Постояльцы и братья, совсем, окончательно. Чтобы, когда они вышли с поднятыми руками, был шанс на обычную жизнь. Они выйдут, а я останусь оборонять крепость. Я прошу тебя – в пистолете осталась одна пуля, она для меня, так что я просто тебя прошу – спой обратный отсчёт. Окей?

– Окей. Звучит красиво.

Мне десять. Не знаю, что за десять, но надо расти. Я люблю яблоки, потому что с ними всё понятно. Люблю окно, потому что в нём тоже порядок: слева дом, дом, дом, справа дом, дом, дом, посередине школа.

С десятого этажа всё видно. Снизу ходит жуткий Помидор, пугает мелких. Снизу банда Апцова, их база – песочница, и банда Капцова, их база – берёза.

Сверху – Большая Медведица, похожая на мертвеца, и Малая, похожая на петлю. И ещё Кассиопея – у неё два треугольника, и я представляю там голые груди моих учительниц.

В школе вообще хорошо. Мелкие играют в си-фу, в банку, в пни-пойми и в молчанку:

Ещё играют в гору.

– Дать тебе гору игрушек – ты ложку говна съешь?

Правильно отвечать: ты свою гору засунь себе в но́ру.

– А если ложка чайная, а гора необычайная?

Тут я пока не знаю ответа.

Учителя тоже все хорошие. С каждым что-то не так. Рисования глухой, русского – картавый, нерусского – хромой, у музыки – девять пальцев. Хотела стать великой баянисткой, но что-то там ужасное вышло, и теперь она с нами.

На музыке надо угадать, иволга или таволга и сколько было Бахов. Илона Ивановна всегда интересно рассказывает.

– Нот девять, как грехов. До – похоть, она всего основа. Ре – чревоугодие. Ми – алчность. Фа – уныние. Соль – гнев. Ля – зависть. Си – гордыня, она всему вершина. Восьмая и девятая тайные. К доске, Бабушкин. Запиши.

Похть, червугоди, алщнос, уныне, гнеф, завясь, гардыня, прочерк, прочерк.

– Что это, Бабушкин? Ты совсем не любишь музыку!

И влепила мне ноль.

И я заплакал, а когда слёзы кончились, среди знакомых звёзд возникла новая. Почти рассвело.

Кометы к нам уже летали, но мимо.

Бывает, все начнут кидаться в птиц, чтобы не мешали нашему трепету. Не знаю, что за трепет, но надо дрожать. Или дворники умоются снегом и подожгут помойки, чтобы в новом порядке не было грязи. Из-за них однажды полмира сгорело. Но это всё зря.

Двор, он же мир, имеет два конца, четыре края и восемь смыслов. Края отлично видно из окна, а про смыслы нам расскажут на географии, когда и если вырастем. А пока Светлана Семёновна говорит, чем Австрия отличается от Австралии, а Швеция от Швейцарии. Я думаю, что ничем, потому что всё равно их нет.