Вслед за котом к двери пришел старик. Не открывая, вначале заглянул в дверной глазок и отмахнулся, скривился в брезгливой гримасе, а потом, не скрываясь, зная, что из-за двери услышат, прошаркал обратно в комнату, лег на диван, повернулся к стенке и с головой укрылся шерстяным пледом.

Трель повторилась, еще и еще раз. Потом кто-то прижался губами к замочной скважине и требовательно прорычал:

– Открывай, не то хуже будет, старый хрен!

Дверь пнули. Трель повторилась. Старик все также неподвижно лежал на диване, а кот сидел перед дверью. Коту эта сцена была весьма знакома. Он точно знал, кто торчит на лестнице. Посмотрим и мы.

За дверью стояла женщина лет тридцати. Хотя, нет, впрочем, ей можно было бы дать и больше. Лицо у нее было кирпично-красного цвета, опухшее. Маленькие злые глазки были налиты кровью. Но толстые щеки нарумянены, нос вымазан белым, а разбитые в кровь лиловые губы накрашены почему-то черной помадой.

Выражение ее лица поминутно менялось так резко, от вполне удовлетворительного к некрасивому и озлобленному, что создавалось впечатление, будто кто-то невидимый передергивает затвор винтовки, а пьяница реагирует весьма буйно и бурно. Женщина без остановки еще и содрогалась всем телом. Голова у нее тряслась, щеки дрожали. А грязные пальцы, которыми она царапала дверь, без конца сотрясались и выбивали дробь сами по себе, без участия хозяйки.

Она опять прижала губы к замочной скважине и угрожающе прорычала:

– Отвори, батя, отвори, не то хуже будет!

И слыша в ответ тишину, пнула дверь и, вдруг, выдала номер. Она не заговорила, а завизжала, пулеметом выплевывая залпы не слыханных ругательств без запятых и без точек. Ругань предназначалась отцу.

Соседняя дверь скрипнула, на лестницу вышел толстый мужик в спортивном костюме. Он сразу же, без перехода, голосом привыкшего командовать, человека, потребовал прекращение скандала. Женщина не смущаясь, повернулась к нему и потоки грязной ругани без остановки посыпались уже в сторону соседа. Сосед втянул голову в плечи, побагровел, а потом, взял да и выкинул руку, ткнул кулаком прямо в лицо обидчице. Сразу наступила тишина. Ругательница смолкла, но от удара не упала, а только пошатнулась и стояла так, таращась диким бессмысленным взглядом.

Сосед, не оглядываясь, тут же отступил обратно в квартиру и дверь захлопнул, он знал, что теперь-то она уже наверняка уйдет.

Но Маринка, а пьянчужку звали именно так, не ушла, а вспыхнув мстительной улыбкой, задрала юбку, спустила штаны и напустила лужу прямо на площадке, под двери квартиры своего отца и соседа.

Почувствовав запах мочи, кот чихнул, повернулся и торопливо вернулся обратно к своим гераням, под лучи солнышка, греться. Старик все также неподвижно лежал на диване, носом к стенке. Он уже давно, без притворства, спал, вымотанный и высосанный пьяницей-дочерью до изнурения.

– Краше в гроб кладут! – шептались про него соседи и провожали сочувствующими вздохами, когда он трогался куда-нибудь из квартиры. В свои шестьдесят пять лет он выглядел на все восемьдесят, а то и на девяносто.

Старик в последние годы совсем сдал, весь поседел, сделался мнительным и странным, в простом вопросе, обращенном к нему, скажем, прохожим, вознамерившимся узнать, как найти ту или иную улицу, ему слышалось оскорбление. Он очень похудел, потому что забывал поесть. Часто, он совсем не помнил о присутствии людей и, идя по многолюдной улице, разговаривал сам с собой, жестикулируя руками и кивая.

Когда соседи заговаривали с ним, он недоверчиво и подозрительно в них всматривался, стараясь рассмотреть насмешку, а не находя, все равно затаивал обиду и разговаривал холодно, отчужденно.