– Сосковца.

Я слышал уже не раз от первого вице-премьера: что нам Дума! Тьфу! Разогнать ее пинком под зад – и дело с концом. Тем более Сосковец, как руководитель предвыборного штаба, видел – президент не в форме, популярность его упала донельзя, здоровье стало совсем слабым – ситуация очень опасная.

Вот в один из наиболее выгодных моментов он и доложил президенту: давайте перенесем выборы! Думу распустим. Все равно она – коммунистическая. Эта мысль и запала Ельцину в голову.

Тут меня позвали в кабинет. Я вошел. Президент поздоровался со мной и затем произнес необычно быстро:

– Юрий Ильич, я принял решение распустить Думу… в ответ на ее решение денонсировать Беловежское соглашение. Подскажите, какие для этого могут быть юридические основания?

Я стал говорить, что задуманное сделать трудно – довольно четко прописано это юридическое действие в законе, ни одно из перечисленных в Конституции оснований не подходит для данной ситуации.

Но Ельцин действовал в своем стиле, говорил напористо, жестко, и я понял – для себя он все уже решил. Как понял и другое – разъяснять ему юридическую несостоятельность вопроса бессмысленно, и перевел разговор в политическую плоскость:

– Борис Николаевич, зачем вам это надо – распускать Думу? У вас и без этого есть все шансы выиграть выборы. А Запад поймет роспуск Думы негативно. Да потом Дума все же, какая она ни есть, была избрана в соответствии с Конституцией, распускать ее – значит нарушить Основной Закон России…

Привожу аргумент за аргументом, вижу – не действует. В конце концов я сказал:

– Борис Николаевич, я бы десять раз подумал, прежде чем это сделать.

– Ваша позиция мне понятна, – произнес президент, и мы с ним распрощались.

Следом за мной в кабинет зашел Куликов, потом приехал Туманов… Всем президент говорил, что предыдущие посетители (в том числе и я) были согласны с разгоном Думы.

В тревожном, каком-то надломленном состоянии я уехал к себе в прокуратуру, на Большую Дмитровку. Надо было что-то делать. Пока я сидел, раздумывал, раздался телефонный звонок по вертушке. Звонил Анатолий Сергеевич Куликов. Он также находился в каком-то тревожном, подвешенном состоянии.

– Я, – сказал он, – собрал своих замов, и все они в один голос заявили: «Это – авантюра! И вообще, это приведет к непредсказуемым последствиям. У нас не хватит ни сил, ни средств, чтобы удержать страну в ровном состоянии. Вдруг начнутся волнения? МВД просто не справится со своей задачей…»

Решили поступить так – вызвать Туманова, председателя Конституционного суда, и переговорить втроем.

Собрались у меня на Большой Дмитровке, все трое. Туманов – хотя и довольно вяло – нас поддержал: не дело это – разгонять Госдуму. Решили ехать к президенту. Втроем.

Было понятно, что президенту вообще мало кто говорит правду. Ни помощники, ни советники. Никто не говорит ему, как воспринимаются его реформы, что говорят о нем. Это давняя болезнь российского чиновничества замазывать глаза начальству, черное выдавать за голубое, а фиолетовое (фиолетовый цвет на Востоке – цвет траура) за розовое. Туманов – человек, который стоял на страже Конституции, должен был действовать более жестко.

Приехали в Кремль, у Ельцина кто-то сидит. Помощник доложил о нашем приезде. Мы договорились, что первым начинаю я, затем Куликов и последним самый нерешительный, Владимир Александрович Туманов.

Президенту не понравилось, что мы приехали втроем. Встретил он нас настороженно, взгляд недобрый, исподлобья – у него всегда было великолепное чутье, у нашего Бориса Николаевича. Хмуро кивнул, усадил нас в кресла: