Украина, как известно, декларированно «безъядерная» страна. В переводе на современный язык суверенитетов это означает табличку с надписью «Продается. Недорого». Иначе говоря, это такое государство, которое не может существовать без внешнего источника легальности своего режима – того или иного «абсолютного» суверенитета.

В этом контексте оранжевые заклинания про «европейскую интеграцию» и «демократический выбор» оказываются теми ритуальными формулами, которыми оказывается обставлен реальный процесс – процесс смены источника делегированного суверенитета. Тот выбор, который стоял перед украинцами осенью 2004 года, на языке XIII века понимался бы как княжеский выбор между короной от папы и ярлыком от хана; и они его сделали как раз в духе Даниила Галицкого. Но в данном случае важны не исторические параллели, а поражение попытки Владимира Путина сделать Россию гарантом легальности действующего украинского режима и его базовых процедур.[15]

Ключевой момент киевской драмы – ситуация, когда главы государств, входящих в российскую ядерную систему, начали присылать поздравления с победой Виктору Януковичу, и тот попытался их предъявить за «круглым столом» европейским посредникам как доказательство своей легитимности. Как мы помним, эта попытка была отвергнута. В свою очередь, европейские организации раньше всех опубликовали признание победы Виктора Ющенко в «третьем туре». Этим они произвели верификацию законности процедуры, то есть фактически санкционировали передачу власти.

Собственно, реальная конкуренция в украинском случае была не по поводу того, «чья» коалиция победит, а по поводу того, кто извне санкционирует саму процедуру голосования. В тот момент конкуренция была еще персонифицирована (у каждой из сил было свое видение легальности процедуры), но в дальнейшем вопрос о том, кто победит, уже не будет играть никакой роли. В Польше, скажем, экс-революционера Л. Валенсу некогда победил социалист Квасьневский, но это ровным счетом ничего не изменило: государство обречено оставаться в орбите той системы, которая санкционировала процедуру прихода А. Квасьневского к власти. Примерно то же самое случилось в Молдавии с коммунистом В. Ворониным. В качестве внутрироссийского примера можно вспомнить любого «красного губернатора» ельцинской эпохи: все они были избраны от оппозиции, но по ельцинским правилам и потому не стали реальной оппозицией.

В этом смысле базовая власть в России – это не Путин, а маленький черный чемоданчик, который за ним носят верные присяге офицеры. Наверное, на языке московской монархии он бы и назывался собственно державой – символ мира, удерживаемого в длани правителя.

Автономность в современном мире возможна именно и только не как присоединение к кому-либо, не как адаптация чужой модели, а как претензия на создание новой модели, противопоставление себя другим. Создание собственной уникальной модели автоматически выводит ее на глобальный рынок моделей в качестве конкурента другим моделям. Сама претензия на создание модели является вызовом, и риторика в жанре «мы ничего не хотим» здесь не работает, потому что в эти слова никто не верит. Создание модели для себя – это одновременно и создание модели для других. Она воспринимается не только в качестве возможного образца, но и реального конкурента. Тем самым попытка построения суверенной демократии в России напрямую угрожает чужим национальным интересам. Именно поэтому чисто оборонительная стратегия здесь оказывается заведомо уязвимой.