Держать спину прямо стало гораздо утомительнее, чем раньше. Еще полгода назад, когда он носил длинный детский хвост, голова под тяжестью волос сама слегка откидывалась назад, а теперь, когда его остригли по столичной моде, потому что предстояло ехать в сердце страны, за всем приходилось следить самому. Привычный халат из алого шелка тоже сменили белоснежной рубашкой с кружевным воротником, дублетом и штанами по столичной моде. Но Ли Найто знал, что человеку высокого рода во всех обстоятельствах надлежит выглядеть достойно своего происхождения, и очень старался. Ему было гораздо легче, чем его далеким предкам: раньше юноши рода Найто женились в двенадцать лет, или шли на войну, или сами правили провинцией, или…

Он дошел до южной части сада и остановился, глядя на крохотные белые цветы гадючьего лука.

Не сорвать ли один для матери? Они так скромны и невзыскательны, что послужат наилучшим украшением для вдовы.

Но Ли тут же опомнился и покачал головой.

– Цветы растут, плоды срывают, живые на земле живут, а мертвые в покое пребывают, – пробормотал он старинную строфу, сложенную в неведомые года.

К тому же, чтобы сорвать такой низкорослый цветок, пришлось бы встать на колени, что в новых штанах было весьма затруднительно. Да и запачкать землей замечательные новые вещи, в которых он будет представлен будущему королю, совсем не хотелось. В вершине персика, усыпанного завязью, раздался недовольный свист, и Ли протянул руку. На его предплечье тотчас села ручная сорока, встряхнулась, вздыбливая перья, и, перепрыгнув мальчику на плечо, ухватила его за ухо.

– Как тебе не стыдно! – улыбнулся он.

– Стыдно! – его голосом ответила сорока, но слетела на ветку и стала смотреть на него, наклонив голову и кося хитрым блестящим глазом.

– Зачем ты меня обижаешь, разве так можно? – принялся увещевать ее Ли.

– Можно, – глубокомысленно заявила сорока¸ встала на одну лапку и другой стала чесать себе шею, приоткрыв клюв от усердия.

– Смотри, ты еще раскаешься, – с укором заметил Ли.

– Раскаешься, – крикнула сорока.

– Я, может быть, никогда не вернусь, – докончил юный Хранитель, отлично понимая в душе, что не хочет верить в свои слова.

– Не вернусь, – и, захлопав крыльями, точно рукоплеща достойному окончанию разговора, сорока улетела прочь.

Ли вздохнул и, забыв о приличиях, угрюмо склонил голову, разглядывая камушек, попавший под ноги, и гоняя его туда-сюда носком сапога. А ведь он так надеялся, что сорока повторит «Вернусь» и все будет хорошо, а она сказала два слова вместо одного.

– Кто обманывает, тот бывает наказан строже, чем за обычный проступок. Даже тот, кто обманывает судьбу, – вздохнул Ли и решил, что эту мысль надо непременно занести в заветную тетрадку, которую, как Хранитель, он обязан был вести.

Раньше он почти не писал в ней прозу, разве что стихи или примечания к ним, но эта мысль, хотя и была тревожной, ему понравилась.

– Эй, друг Ли у нас сегодня мудрец?

– Друг Нио? – Ли поднял голову. – Ты что вытворяешь, тебе же попадет.

– Не попадет, – Нио весело засмеялся и поудобнее устроился на дереве. – Никто, кроме тебя, не видит, что я тут делаю, а ты не выдашь, ты мой официальный друг.

Ли, несмотря на тревогу, а может быть, именно из-за нее, тоже стал смеяться.

Нио был официальным сыном одной из прислужниц матери – слово «камеристка» в Нае было не в ходу. В семье Тайто рождались исключительно девочки, и после пятой дочери глава стражи Корито и его супруга Леми решили взять в дом мальчика-сироту, дабы приманить кровных сыновей. Сыновья не приманились, и Нио был признан их сыном и принят в род Тайто со всеми надлежащими церемониями и необходимыми бумагами. Вскорости его назначили другом Ли, который тогда был еще не Хранителем, а лишь наследником.