– Наггон, – наконец начал он привычный спектакль.

– Ба, это что ж за имя такое? – Доверия в голосе банита не ощущалось, но так и было задумано.

– Папаша с Неардора наших имен не знал, но хотел назвать по-береговому. – Изображая застарелую злость, отвечал «полукровка». – Как он запомнил, так меня и записали в храме… А ты сам – с острова, что ли, с Атора? – поспешил сменить тему Ганнон, видя что береговой не то чтобы купился. А, возможно, бандиту было просто все равно, кого грабить.

– Не-е, ты что! Береговой краб, настоящий. Просто эль варю не хуже лесорубов этих, и такой же веселый! – Аторец улыбался во все десять зубов, явно довольный собой. – Что стоим-то – пойдем в дом!

Вместе они прошли по пляжу до жилища Аторца. «Дом» представлял собой навес, песок под которым устилала старая солома. По периметру были разложены мешки. Под тем краем навеса, что был ближе к морю, стоял деревянный ящик. К его поверхности была приклеена смолой скрученная из высохших водорослей фигурка, смутно напоминающая корову.

Сбоку от навеса выстроились целые и побитые глиняные амфоры, наполненные булькающей жижей, похожей на кашу. Некоторые сосуды находились в тени, другие были открыты солнцу. На песке тут и там отпечатались круглые следы от них. Аторец подошел к одной из амфор, наклонился и прислушался, потом засунул палец в жижу и облизал. После недолгого раздумья он перетащил сосуд в тень и накрыл тряпицей.

Далее Аторец направился к месту, где в песок были вбиты палки, образуя треноги. Наверху каждой были растянуты тряпицы, провисающие под весом влажного брухта. С нижней стороны ткани скапывала густая зеленая жидкость, собираясь в миске на песке. Береговой не стал пробовать ее на вкус, а лишь вдохнул, наклонившись над самой большой треногой. Он присел на корточки и аккуратно зачерпнул воду из ямки, выкопанной рядом с треногами. В руках у него осталось с дюжину крошечных – с ноготь – белых ракушек, которые мужчина добавил к брухту на треноге, хорошенько помяв получившуюся жижу. Все это время он как будто не замечал своего спутника, полностью погрузившись в процесс. Но, закончив дело, Аторец резко повернулся и громко провозгласил:

– Что Гирвару негоже, а Гартоле не жалко!

Ганнон вздрогнул от неожиданности, но быстро сообразил, о чем говорил береговой.

– Зерно от жрецов и брухт – дар моря, – проговорил он, и его собеседник одобрительно закивал. – Я смотрю, тут не один дар моря. – Юноша указал на ракушки.

– Секретный этот, как его… – Аторец заговорщически подмигнул, – для остроты.

Он взял одну из амфор и поднес поближе к своему жилищу. Не заходя под навес, выудил из ящика две глиняные кружки. Затем поставил их на грубые доски и щедро разлил густой – с комками – напиток. Аторец взял одну кружку, кивнул на вторую и с гордостью произнес:

– Лучшее, что есть. Не жалел ингр… ингри… ингре-диен-тов! – Последнее слово далось ему с трудом.

Ганнон, вспоминая торговца зерном из Первого Столба, который чуть не выпил его эль с брухтом, задумался о божественной справедливости. Запах пойла Аторца был не чета тонкому аромату напитка из трактира. Ганнон сделал шаг вперед и, наклонив голову, зашел под навес, после чего провел пальцами по фигурке коровы и взял кружку в руку. Хозяин, прищурившись, внимательно – словно заново – рассмотрел гостя. Он шагнул под навес и тоже тронул голову Адиссы. После непродолжительного замешательства Аторец поднял кружку повыше.

– Добро пожаловать, гость. Молк меня забери, в камень преврати, если не накормлю, не напою, спать не уложу, – произнес он скороговоркой и, залпом выпив эль, взглянул на Ганнона поверх кружки. Смотрели на него и ребята с ножами. Не похоже, чтобы их волновали законы гостеприимства. Жизнь юноши зависела от расположения главаря береговых бандитов.