Эхо этого романа, раздирающее душу ощущение двойной причастности, принимает порой формы поразительные. Одному из нас однажды позвонила наша давняя общая приятельница и, чуть запинаясь, попросила ей помочь: захоронить прах отца, недавно умершего в Питере. А разговор наш – в Иерусалиме. Речь шла о распылении праха в Иудейской пустыне – такова была предсмертная отцовская просьба. И была всего лишь половина праха – вторую он просил оставить в Питере, в котором прожил свою жизнь и который обожал. А был он физиком, талантлив был необычайно, много сделал для науки и империи, а кто он – осознал на старости, отсюда и такое ярое желание соединиться со своим народом хотя бы в виде части праха. Было нечто символическое в нашем предстоящем действе, и сидели мы в машине молча, подбирая место, чтобы виден был оттуда Иерусалим – это входило тоже в просьбу к дочери. На склоне возле могилы пророка Самуила такое место отыскалось. Дочь вынула из сумочки старый школьный пенал, вытрясла оттуда горсть серого праха, и ветер аккуратно унес его, развеивая по пустыне. Так советский физик разделил себя посмертно, чтобы обозначить поровну свою любовь и причастность.
Что же до воспоминаний о романе, то российские евреи ничуть в этом не уступают тем евреям из Испании, которые наверняка годами разговаривали о своем прекрасном прошлом (как евреи, вышедшие из Египта). Если в эти разговоры вслушаться, то возникает странная миражная картина: вовсе не было в России просто учителей-евреев, инженеров-евреев, техников-евреев и бухгалтеров-евреев. Были лишь начальники, директоры (ну, замы в крайнем случае) – одни лишь командиры и распорядители. И все было доступно им, и все они могли достать. Один из этих устных мемуаристов пожевал губами, вкусно вспоминая, что у него было, и блаженно сообщил: – А какие одеколоны я пил! Что же осталось от еврейско-русского романа? Ответим только за себя. Осталась огромная любовь к этой стране. К ее людям. К ее полям, лесам, городам и деревням. Осталось острое ощущение причастности. К ее истории. К ее душе. И еще песни, которые многие поколения израильтян поют на иврите в полной уверенности, что это исконно израильские песни, и которые мы, надравшись, поем хором по-русски. Например:
Конечно же, не нужна, какая там Африка! Слова Исаковского на музыку положены Блантером.
И еще об одном романе, суть которого можно вполне выразить известными словами: «Ибо сильна, как смерть, любовь». Вот именно: как смерть.
Роман евреев с Германией достиг своего апогея в двадцатых годах XX века. Несколько цифр: в эти годы число смешанных браков с коренным населением достигает сорока пяти процентов. С 1921 года до 1935 активно действует Союз национал-немецких евреев, выступавший на стороне нацистов, разделяя все ценности этой идеологии (за исключением, естественно, одной – мизерной, в сущности, в результате недоразумения…).
Можно сказать, что евреи в Германии появились раньше самих немцев – в IV веке они пришли сюда вместе с римскими легионерами и прилепились к этой земле. Слепотой, вызванной горячей привязанностью, они страдали издавна. Во время Первого крестового похода французские евреи, ставшие жертвой погромов, предупреждают своих немецких соплеменников об опасности, связанной с продвижением крестоносцев через Германию. «Спасибо, – отвечают немецкие евреи, – но с нами этого не случится». Эту свою глубокую веру они пронесут через века, вплоть до печей Майданека, Треблинки, Освенцима.