Понятно, что домой мы возвращались уже без Ленки. В тот вечер Корсун напился в умат, потом рвался разыскать ее, чтоб «отмстеть», как Дон Хозе беспутной Кармен. Что там испанский вояка с ней сделал, я уже и не помню. По-моему все-таки зарезал. Единственно знаю, что где-то в лесу прикопал несчастную любовь, благодаря великому Александру Сезару Леопольду Бизе (проще говоря, Жоржу), прозвучавшей на весь мир.

– Нам этого еще не хватает! – гундел в нос, поскольку опять простыл, Архангельский. – Я вчера на этюдах видел ее среди этих… певунов-лыжников. Помахала издали ручкой, езжайте, мол, без меня… Вот чучело! Хотя, че мы ей? Я и сам после этого Визбора слюни распустил. Талантлив, собака, хотя и мерзавец. Взял в полон нашу золушку. Так, знаете ли, про между прочем… Да и меня, признаюсь, сильно взволновал…

И вдруг затянул тихим и хриплым голосом, чего мы никогда от него не слышали и даже не подозревали о таких способностях:

– Я тут, братаны, замыслил одну картинку, прямо по оной балладе. Уж так она через меня прошла, – непривычно торопливо, словно боясь упустить что-то важное, заговорил наш красноголовый друг.

– Вален! – Мишка снова перешел на прозу. – Да очнись ты! На фиг она тебе нужна. Ты же творец, значит страдать должен… Страдания художника – это… это… Это энергия для вдохновения. Ты вслушайся, как тот злодей излагает, – и он снова запел, на этот раз громко:

Валька забился в угол кровати, прямо на смятую подушку, подобрав под подбородок ноги, и тупо смотрел в одну точку.

– Слушай, Вален, – менторски вступил я, – че бы тут не пели, лучшее лекарство от неразделенной любви – новая любовь… Я на той вечере присмотрел одну барышню, тоже, кстати, из Краснодара…

Мишка захохотал.

– Че ты смеешься? – Корсун зло посмотрел в его сторону.

– У-у-у… – завыл наш общий друг, – я ее знаю. Стрептоцид на моей башке – просто лютики степные. Но я, думаю, тебе понравится… Как ты, Волоха, считаешь?..

– Валь! – заговорил я. – Та барышня тебе подойдет, хотя бы потому, что она единственная, кто способен ехать с нами в обратный путь на мотороллере.

– Тем более в краснознаменной овчине, – Мишка потряс ленкиным тулупом. – Ей, видать, сам Визбор куртец подарил. Японский, по-моему? Сплошные молнии и карманы, хоть сегодня на Эверест…

– Значит так! – решительно продолжил он, – я сейчас пойду разыщу ее…

– Кого? – проскрипел Валька.

– Ну, подружку твою новую… Она с ранья чаще всего в баре ошивается. Да! Немножко выпивает, но создание прелюбопытное. В училище у нас пробовалась натурщицей, раздевалась, как солдат по сигналу «Отбой». Правда, мечтает о журналистике. Калугин, куратор нашего курса, не захотел брать, объясняя, что она первую и вторую древнейшие профессии быстро объединит с нашей. А у него, видите ли, «партейный» билет один… Так что, вести?..

– Веди… если хочешь, – неуверенно всхлипнул Корсун. – Только я небрит…

– И не надо! – воскликнул «Сальвадор». – Она как раз из тех, кому нравятся небритые, лохматые, нечесаные, страдающие по утрам похмельем… Сейчас увидишь! – и он скрылся за дверью.

Минут через десять появился вновь в сопровождении барышни, заставившей Вальку впасть в еще более ступорное состояние. Несмотря на холод, девица была в шортах, майке, при полном отсутствии лифчика и с гигантским начесом на голове, выкрашенным в сине-зеленый цвет. К тому же в эту копну было воткнуто радужное перо неизвестной нам птицы. Как потом объяснила, тайского петуха. Где взяла – не помнит, кто дал – тоже…