Я напялил на голову шляпу, и хотя от длительного волочения поля несколько обвисли, и для Лилипутии, где носили какие-то бесформенные чалмы, она имела вполне пристойный вид.

Вероятно мои маневры пробудили дремавшую креативность императора, и теперь он навёрстывал упущенное. Несколько дней спустя, даже не поставив меня в известность о своих мировых планах, император взбудоражил всю армию, расквартированную в столице и забросал её приказами, главным из которых был краток: «Быть на стрёме! Ожидать с минуты на минуту неминуемого выступления!»

Оказалось, что Его Величество воспалилось фантазией провести удивительно странные маневры. Я начал подозревать, ознакомившись с этими планами, что Его Величество где-то почерпнуло информацию о незабываемых приколах и забавах Нерона и Калигулы. Его Величество приказало мне встать и в позе Родосского Колосса встать над проезжей частью, как можно шире расставив ноги, в то время как главнокомандующий (это был старый, опытный, съевший в военном деле свою шляпу, чрезвычайно желчный старик и мой защитник и покровитель) начинал строить свою армию. В его задачу входило построить свою орду стройными рядами, уж не знаю, по скольку в ряду, кажется, пехоту по двадцать четыре, а кавалерию – по шестнадцати гвардейцев, и всю эту армаду двуногих лилипутов провести парадным маршем, с оркестром и барабанным боем, в развёрнутыми знамёнами и тамбур-мажором впереди – провести у меня между ногами. Три тысячи отборных сухопутных войск Его Величества и тысяча кавалеристов были надёжно проинструктированы, как себя вести на параде и в особенности по отношению ко мне, в особенности во время церемониального прохода, под страхом смертной казни им было наказано соблюдать благопристойность и скромное уважительное почитание по отношению к моей особе. Инструкция инструкцией, но когда дошло до дела и ряды солдат, чеканя шаг стали проходить подо мной, некоторые совсем юные офицеры не сдержали своего любопытства и задирали головы наверх, под моими панталонами, которые, надо признаться, были в таком скверном состоянии, что являли молодости страны много любоопытного и, я даже заметил, смешного.

Всё это время я только тем и занимался, что беспрерывно бомбил Его Величество докладными записками и прошениями даровать мне свободу. Наконец эта бомбёжка утомила Императора и он соизволил пойти мне навстречу. Положа руку на сердце его Величество заверил меня, что он в скорейшем времени лично поставит вопрос на голосование сначала в Кабинете Министров, а потом в Государственном Совете, где, как я знал, все были настроены по отношению ко мне крайне лояльно, кроме так называемого Скайреша Болголама, который, непонятно по какой причине с самого начала моего пребывания в государстве лилипутов, крайне агрессивно относился ко мне, требовал меня уничтожить и до конца оставался моим лютым, непримиримым врагом.

Несмотря на развёрнутую им оголтелую пропагандистскую кампанию, практически весь совет оказался на моей стороне и проголосовал за моё освобождение. Я не понимал причин такой ненависчти ко мне этого великого лилипута. Я лично с ним никогда не встречался, не сталкивался, и поэтому никаких личных причин ненависти ко мне он не имел.

Болголам носил звание пост гальбета, то есть был адмиралом королевского флота. Как человек, весьма сведущий в своём деле, он пользовался абсолютным доверием императора, оставаясь при этом крайне неприятным, резким в обращении и невероятно наглым карликом. Сам император вынужден был вмешаться, чтобы убедить Скайреш Болголама дать своё согласие на моё освобождение, но тот согласился только при условии, что мне будут вменены ограничения, на которые я клятвенно должен согласиться. Я не сразу дождался оглашения этих условий, их ещё нужно было составить. Этот тип доставил мне эти условия лично, сопровождаемый делегацией двух секретарей и целой толпой знатных вельмож. По оглашении документа я должен был принести присягу, что ни в моих мыслях, ни в моих действиях не будет намерения нарушить моё клятвенное обещание. Эту прписягу мне вменялось произнести дважды – первый по обычаям моей отчизны, а затем в соответствии с установлениями местных законов – довольно странная процедура, заключавшаяся в том, что я левой рукой должен был схватить поднятую правую ногу, уткнув средний палец правой руки в темя и водрузив большой палец её на мочку правого уха. Не сомневаюсь, что рядовому моему читателю будет крайне любопытно ознакомиться с условиями, на которых я обрёл свободу и услышать звучание местной речи, убедившись в уникальных стилевых особенностях и оригинальности ораторских оборотов речи представителей этого народа, посему привожу прямой перевод этого поразительного документа, который я самым дотошным образом осуществил в интересах моих читателей.