Разве не очевидно, что второе решение – самое наилучшее? поскольку же в данном случае речь идет о редчайшем феномене экзистенциальной игры на высочайшем бытийственном уровне – ибо что может быть первичней для человека, чем кровное родство? но, с другой стороны, что может быть игривей его же собственного (закона) опровержения на собственном примере? – постольку игра эта легко находит для себя совершенно неожиданные, образные и где-то даже сказочные – по причине глубокой внутренней дисгармонии и радикальной попытки ее оправдать – выражения.

Я бы даже высказался еще радикальней: чем проблематичней наше повседневное житие-бытие, тем изощренней наше оправдание его в художественном плане, – так, что если проблем вообще никаких нет – только вот лучше ли это для нас или хуже, никто не знает – то и говорить как будто незачем, а хочется лишь молчать, молчать и молчать… когда же дисгармония с женой и ребенком достигает критической степени, как это и произошло в моем случае, – тогда творческое ее оправдание склонно и вовсе принимать фантастические (сказочные) жанровые очертания.

2. Ночная сказка
Сыну и первой жене
Не правда ль: малыш наш явился из сказки?
не знает никто туда путь!
украл он у мамы лазурные глазки
и стражу сумел обмануть.
Недаром с тех пор он так жалобно плачет —
все слышит погоню во сне:
то конница гномов за стенами скачет
в глубокой ночной тишине.
Их юный король справедливо разгневан,
рассержена грозная рать,
клянутся смешным и нестройным напевом
назад беглеца отобрать.
Все ближе их топот: быть может, с рассветом
настигли б они малыша —
но, к счастью, во сне, беспокойством согретом,
все мамина чует душа.
А кражу ту мама давно уж простила
и, видя то, тучи мрачней,
к соседним кроваткам король, как Аттила,
игрушечных гонит коней.

VIII. Баллада о Старшей Сестре

1
Вспомнить пора мне о старшей сестре:
это случилось почти на заре.
Ночь задержалась на миг у окна:
в спаленке детской разверзлась стена.
Гномов оттуда бесшумный отряд
вышел за рядом причудливый ряд.
И – перед тумбочкой в дальнем углу
расположились они на полу.
Тут же сестру я мою разбудил —
страх от нас долго еще отходил.
Щурясь от лунного в стену луча,
что-то угрюмо под нос бормоча,
в грубых ботфортах и рваных плащах,
с лицами взрослыми в детских прыщах,
трогая шпаги на толстых ремнях,
или мушкеты держа в пятернях,
гномы враждебно смотрели на нас, —
и было трудно поверить в тот час,
что их явленье в ночной тишине
нам не привиделось в утреннем сне.
Сказки любили с сестрой мы всегда,
это как раз и спасло нас тогда:
не как пустых сновидений плоды
встретили гномов мы злобных ряды —
даже последнему призраку льстит,
если при виде его заблестит
глаз человеческий верой живой,
что он в собрата глядит пред собой, —
значит, нам кто-то посланье несет
все об одном – что нас вера спасет.
Только вступили мы в новую роль,
выступил с речью их юный король:
к нашей кровати почти подступив,
руку на шпагу свою опустив,
(шпага была в драгоценных камнях,
спальня тотчас засияла в огнях)
он, нам отвесив изящный поклон,
светел и грозен, как бог Аполлон,
просто заметил в ночной тишине —
прежде всего обращаясь ко мне —
что на родителях наших вина:
есть между ними обида одна, —
эту обиду нельзя ни простить,
ни в обиходный пустяк обратить, —
будет она, как смертельный недуг,
жизни точить их дальнейший досуг, —
и для того, чтоб тот долг погасить,
нужно меня иль сестру обратить
в гнома, что чужд как добру, так и злу:
много их было внизу на полу.
А в заключенье король дал понять,
что, для того чтоб проклятие снять,
павшее тяжко на нашу семью,
кандидатуру скорее мою
он предлагает, не в силах решать: