Облепленные снежинками дети с визгом и пыхтением катили шар снеговика. Маленькие живые снеговички пытались слепить большого. Массивный шар нехотя поддавался их ручонкам. Он тяжело перекатывался на пару метров и останавливался передохнуть. А след от шара и ног детворы тут же исчезал под тысячами и тысячами новых хлопьев.

Я плыл по тротуару. Точнее по ощущению тротуара. С каждым шагом все глубже погружаясь в чуть вязкий пух. И весь город в такт моим шагам вместе с улицами, домами, машинами и людьми опускался в первозданную зимнюю чистоту. Казалось еще немного останется только снег. И дома станут снегом и деревья и я. И время остановится. Потому, что станет никому не нужно. И машина, которая ещё полчаса назад издевалась над моим отпуском и расширяла время до размеров Вселенной, тоже станет ненужной. И заржавеет. И будет хорошо. И хорошо будет вечно. Или одно мгновенье – не важно. Потому, что если времени нет, то никто не отличит мгновенья от вечности.

Ноги зацепились за что-то, как и я, заблудившееся в сугробах. Я почувствовал, что теряю опору. А с опорой и мысль. Редко кому удается размышлять в момент падения. Падать во время размышления могут многие, а вот наоборот… Разве что парашютисты или летчики. Или летчики, превратившиеся в парашютистов. Но это уже чернуха.

Я достиг низшей точки падения, намериваясь по приземлении или по приснежении, что более соответствовало духу и букве сегодняшнего вечера, решить: совместима ли чернуха со снегопадом? Вообще, в принципе? Но мои намерения разбились о глаза. Два огромных карих глаза в обрамлении снежинок. Что они, живые и немного обиженные делали на тротуаре, превратившемся в сугроб? Может быть, они потерялись? Ноги с телом ушли, а глаза остались смотреть: куда ноги идут? Полный бред. Обычно ноги идут туда, куда глядят глаза. Все происходящее смахивало на первые признаки шизофрении. Наверное, я сошел с ума. Хотя, есть же выражение «блины с глазами», почему бы, не быть сугробу с глазами?

– Ну, и долго будешь смотреть? Помоги, я, кажется, ногу подвернула.

Глаза, во-первых, говорили, а, во вторых, и ноги от них, кажется, уйти не смогли. Куда бы они пошли от таких глаз. Да еще если подвернуты?

«Я бы не пошёл никуда» – пришло мне в голову и я превратился в нежнейшего из…

Глава 4

археологов. Я очень старательно производил раскопки и подъем ценностей.

Когда с моей помощью глаза встали во весь рост (Боже, какая глупость «глаза во весь рост»!?), под слоем снега обнаружилось тело, а над ним лицо. Столь же красивое, сколь и знакомое.

Оля. Первый курс. Белоснежная блузка, короткая красная юбочка, пролетающая мимо по коридору главного корпуса. Еще не остывшее сентябрьское солнце роняет сквозь немытые окна лучи на ее загорелые ноги. Лучам завидуют все певрокурсники. Первокурсницы завидуют ногам.

А я не завидую. Я горю и плавлюсь как солнце. В груди вспыхивают протуберанцы и взлетают вверх, пытаясь вырваться из моего растерянного тела. Они сушат горло и сжигают мысли…

Ей доставляло удовольствие мое глупое обожание. Она как индийский факир жонглировала пламенем моего сердца. Представление продолжалось три года. Потом, очаровательная жонглерка как-то, между прочим, вышла замуж за кудрявого красавца с радиотехнического факультета и уехала к родителям в далекую Якутию. Рожать. Уехала, родила и растворилась бесследно в хаосе Перестройки.

Как пишут классики: «прошли годы». И вот – волшебный снегопад и странное падение. В городе полтора миллиона человек, сотни километров тротуаров. Есть: кому и где свалиться. Запнись я на полметра дальше, и в этом молочном коктейле мы бы разминулись, даже не догадываясь, что лежали в двух шага друг от друга.