Я пробыл в Лондоне всю зиму, но так и не нашел возможности для применения своих способностей: не было надежды даже на самую ничтожную врачебную практику. Деньги медленно таяли. Добрейшая миссис Дюррей, видя, что дальнейшее нахождение в ее доме сына мятежника, да еще и без средств к существованию, сулит ей больше неприятностей, чем выгод, всем своим видом давала понять, как я обязал бы ее, убравшись куда-нибудь подальше.

Когда уже казалось нет никаких надежд найти какое-нибудь дело, меня неожиданно посетил преподобный Лоусон, викарий из Уэмбери. Мне предлагалось занять место деревенского врача, за мизерную плату, которую крестьяне предпочитают отдавать продуктами, и небольшой деревенский домик. Я, недолго думая, согласился, тем более что в городе было слишком много мерзких еху.

Весной 1747 года я на каботажном судне «Лилия» прибыл в бухту Коннорс. До Уэмбери отсюда было миль десять по живописной местности, которые я намеревался проехать верхом на лошади.

Я легко преодолел прибрежные скалы. Дальше дорога лежала через едва зазеленевшие поля. Проехав мили три, я решил свернуть на узкую полевую тропинку, которая как мне показалось, должна была привести прямо к деревне. За полем начинались холмы, поросшие редким лесом. Поднявшись на очередной холм, я увидел раскинутые у его подножья домики Уэмбери и пришпорил было лошадь, как услышал сзади грубый окрик:

– Эй, мистер, а ну постойте-ка!

Я развернул коня. С соседнего холма ко мне быстро приближался всадник.

– С кем имею честь? – спросил я у подскакавшего всадника. Хищное лицо и злобный взгляд его не предвещали ничего хорошего.

– Оставьте свои учтивости при себе. Ответьте лучше, кто вам позволил разъезжать по чужим землям? – грубо спросил незнакомец.

На вид он был лет сорока. Красное лицо и шпага выдавали в нем отставного офицера, недавно служившего в колониальных войсках. Под носом воинственно топорщились огромные усы, сросшиеся с такими же огромными бакенбардами. Из-под шляпы на меня смотрели налитые кровью глаза. Хватило одного взгляда, чтобы понять, что передо мною самый настоящий еху, готовый в любое мгновение вцепиться в глотку любому, кого он посчитает слабее себя. Пока я разглядывал незнакомца, к нам, с угрожающим лаем, подбежали две огромные собаки. Мне стоило больших трудов удержать на месте испуганную лошадь.

– Уймите псов, сэр, – сказал я, как мог спокойно. – Джентльмену не пристало кидаться на путника, даже если он по незнанию нарушил его границы.

– Вы не могли не видеть знаков, и кто вы такой, черт побери, чтобы учить меня правилам хорошего тона?! – прорычал землевладелец.

– Генри Грин, к вашим услугам, сэр, – и если вы немедленно не отзовете собак, я первым делом научу правилам хорошего тона их, – сказал я, поднимая хлыст со свинцовым набалдашником.

Грубиян, похоже, был непривычен к такому обращению, он свистом успокоил псов и произнес чуть спокойнее:

– Сэмюэль Бароун, капитан спаги. Я никому не позволяю здесь ездить. Вам мало дороги?

– Я направляюсь в Уэмбери и всего лишь хотел срезать путь. Знаков я, в самом деле, не видел, а если бы и видел, скорее всего, не свернул бы, считая, что долг гостеприимства обязывает одного джентльмена оказать небольшое одолжение другому джентльмену.

– Откуда мне знать, что вы джентльмен, а не один из этих проклятых браконьеров, загоняющих мою дичь, – недоверчиво сказал мистер Бароун.

– Браконьеры не разъезжают на лошадях, сэр. – А вам не мешало бы научиться отличать джентльмена от браконьера. Впрочем, я всегда готов дать вам любое удовлетворение.