В отличие от своих собратьев, которые до сих пор питались молоком кормилиц, Ананда очень быстро научился держать ложку и самостоятельно кушать, без помощи кормилицы. Это спасало его от употребления в пищу грудного молока, к которому он так и не сумел за год привыкнуть. Теперь он питался пищей, которую ему жевала Лакшми. Кормилица души не чаяла в воспитаннике, и все удивлялась:

– Какой смышлёный малыш, этот Ананда!

Больше всего Рохан, заключённый в тельце младенца, будто узник в тёмную тесную клетку, скучал по своему имени. Ему так хотелось, чтобы Лакшми, к которой он за этот год уже привык, нежно назвала его – Рохан. Но Лакшми не ведала о тайных мыслях младенца и, в очередной раз усадив его на молитвенную подушечку, вместо игрушки сунула ему в руку молитвенный барабанчик и помогла Рохану, удерживая его маленький кулачок в своей руке, раскручивать его, разговаривала с ним.

– Ананда, держи крепче, – сжимала она его пальчики на барабанной ручке.

Больше всех малыш Ананда радовался встрече с Роханом, который уже приходил пообщаться с ним. Он склонился пред младенцем на колени низко-низко, опустив к земле голову, и полушёпотом попросил у него прощения, объяснив ему суть сложившейся ситуации.

– Забудь на время, что твоё имя Рохан, – попросил он малыша, – я обещаю вернуть тебя в твоё тело, как только выполню миссию спасения своего народа. Времени ждать до наступления этого часа уже осталось совсем не долго, дорога каждая минута.

И Рохан, внимательно слушая и понимая его, как бы давая своё согласие, с трудом выдавливая детскими губами звуки, произнёс, показывая рукой на себя:

– Ананда!

Рохан – Звёздный воин улыбнулся, и Ананда ткнул на него пальцем.

– Рохан, – сказал он.

Так между ними было достигнуто соглашение, и Рохан теперь с чистой совестью пошёл к Ламе-Сахелю, чтобы провозгласить ему свои намерения, якобы навеянные ему младенцем Анандой, что он готов принять участие в его воспитании.

Лама видел, как младенец Ананда общался с Роханом, и поэтому никаких сомнений у него не возникло. Кроме того, Лама – Сахель отметил для себя, что Рохан сделал большой скачок в своих знаниях, так как прекрасно сумел изложить свою мысль и свои доводы в телепатической форме. Лама – Сахель одобряюще кивнул.

Рохан беспрестанно, наблюдал за колдуном, медитировал, пытался понять его сущность умом, будто ходил за ним по пятам, и наблюдал, наблюдал, наблюдал его жизнь. Изучал его повадки, техники, среду обитания… Ведь, только распознав врага, можно его точно и быстро обезвредить. В голове будто что-то щёлкало, и мысли быстро мелькали, как переворачивающиеся страницы книги жизни Дугпа-Мары.

Митул пытался простить причинивших ему зло людей, возносил мольбы, но у него не получалось. Да и никто из них, если честно, не раскаивался в содеянном и тем более не чувствовал своей вины перед Митулом. А ему хотелось, чтобы люди осознали, чтобы их сердца встрепенулись, чтобы они опомнились – ведь он живой человек, такой же, как и они, а разве можно так с живым было поступить?

Он часто ходил к горному отвесу, с которого был виден его посёлок, и ждал, ждал, что вдалеке замаячит хрупкая женская фигурка его жены. Но все надежды Митула были тщетны. Все эти страдания, с которыми никак не получалось у него справиться, усмирить своё растущее негодование и озлобленность, дали свои плоды, прорастающие в плоть семенами зла. И тогда движимый жаждой мести Митул принял сговор с тёмными силами.

Стояла морозная ночь. Полная, холодная, будто кусок льда, луна поднялась и повисла над горой, высветив тёмную пещерную дыру. Где-то в предгорье встала в стойку как вкопанная, уперев широкие лапы в скалу, самка степного волка и, взметнув к небу свою морду, взвыла на луну. Её протяжный вой понёсся над просторами гор и, отражаемый эхом, наполнил собой пространство, будто звук камертона, звучащий с такой частотой колебаний, что производил резонансом усиление звуковых волн, и они летели, пронизывая собой всё. И летел над грядой волчий вой, подхватываемый со всех сторон собратьями стаи. Будто вышла на сцену одинокая пианистка, села за рояль, взметнула кистями рук и с размаху опустила их на клавиши, и, вторя ей, заиграл весь оркестр. И зазвучала, завыла, заплакала в ночи волчья симфония.