Иоанн засмеялся:

– Но лоб у тебя весь в поту.

Он помолчал немного и добавил:

– Завтра я встречаюсь с Нессельроде7. Возможно, попаду на прием к царю…

– Тогда пошли. Тебе нужно хорошо отдохнуть…

У рынка Иоанн остановил коляску. Прежде чем подняться, он внимательно поглядел на друга и попросил зайти утром в гостиницу и оставить адрес больницы. В темноте Николопулос не мог видеть, как возбужден, был его взгляд.

Старик не просидел долго на скамейке. Несколько крупных капель упало ему на шею. Он встревожено, проснулся. Ах, он ведь уснул. Который час? Старик поднялся и пошел своей дорогой, мерно постукивая тростью.

В парке остались только дрозды.

Ночь Иоанн провел очень неспокойно, и утром язык у него был желтым. Во время завтрака ему принесли записку от Николопулоса с адресом больницы. Некоторое время он сидел, погрузившись в раздумье, поигрывая запиской и разглядывая в зеркале свое бледное отражение.

В одиннадцать он должен был находиться во дворце Шенбрунна на приеме у царя, чтобы со всеми вместе окончательно решить, какой тактики следует придерживаться. Это Герцогство Варшавское стало камнем преткновения. Нужно выдвинуть оба требования. Нужно настаивать на независимости Польши под нашим покровительством. Нужно требовать большего, чтобы забыть о менее значительном… Если бы добиться, по крайней мере, чтобы председателем на Конгрессе был граф Гартенберг. Но австрийская лиса опять разрушит их планы и, в конце концов, настоит на своем…

В какую же реку погрузилась изящная головка Стефании? О, это лицо пшеничного цвета со светлыми глазами… У них было такое умоляющее выражение, когда она говорила о собачьем языке. Она словно молила судьбу…

Он надел костюм, в котором был вчера вечером, торопливо причесался и помчался в коляске в больницу Обер-Дунау.

Когда там увидели, с каким волнением и заботой спрашивал он о состоянии певички, на которую никто не обращал особого внимания, ей сразу же предоставили все удобства. Нужно немного подождать, – сказали ему, – потому что больной удалось уснуть только под утро.

Он прошел в зал ожидания и стал рассматривать висевшие на стенах картины. Взгляд его задержался на полотне пастельных тонов, изображавшем церквушку в окружении деревьев. Очарованный вечером монашек собирался ударить в колокол. Идиллическое спокойствие было разлито всюду. Через открытое окно он смотрел на движение на улице. Боже мой!.. Каждый час, каждую минуту жестокие и безжалостные приближаемся мы к тишине, простирая руки, и со страшным шумом…

Стефанию он увидел в небольшой комнатке. Она лежала с высоко поднятой головой, с грелками в ногах и пузырями со льдом на груди. На лице у нее не было ни малейшего волнения. Тщательно причесанные волосы были резко контрастны бледному, как полотно, лицу. Они остались наедине. Он протянул руку к ее воспаленному лбу и еще выше – к ее восхитительным волосам. На веках у нее была вся тяжесть земли, на губах – терпкость пустыни. Она устремила к нему взгляд своих светлых глаз, которые ни на что не смотрят положительно. Уголки ее рта приоткрылись. Волосы беспокойно дрогнули. Он торопливо поднес палец к губам: не двигайся! В своей жизни она столько говорила и столько двигалась! Слабая улыбка озарила ее лицо. Вчера? Позавчера? Завтра? Она помнит его! Как это все случилось? Ей не больно, нет ничего серьезного. Она пошевелила пальцами в его ладони. Теперь она уверена, что он может быть одним из тех, nobilissimus.

Он решил нарушить молчание и успокоить ее мысли: пусть она сохраняет спокойствие, пока не поправится. Пусть не беспокоится насчет денег. Лицо ее помрачнело: сеть ее ресниц тщетно старается скрыть какое-то недоброе видение. Она пошевелила пальцами в его ладони. Мелкие капли пота выступили у нее на висках. Собачий язык? Да, да… Пусть она не беспокоится. Затем она закрывает глаза и обретает отдохновение в грезах… Дымка над крымскими пейзажами, приводящая в беспокойство волосы и мнущая голубые ленты. Он вынул из кармана какую-то коробочку. Там был золотой браслет с резным изображением собаки на агатовом камне. Надевая браслет ей на руку, он ласкал ее запястье с невыразимой нежностью. Она приподняла веки, рассеянно поглядела на него и снова предалась своим сладостными грезам. Словно серебро струилось с ее чела, на котором осталась только гордость.