Неизвестно, как они с историком это дело сочиняли, но репетировала с ними чаще Светлана, иногда они вдвоем. И рассказывала, объясняла им все об их героях в основном она. Многое им тогда было сложно понять. Но Светлана говорила так, что невольно заражала других своими чувствами, и было ясно, что эта страничка истории для нее – что-то святое, вроде как идеал жизни. Цезарь – тот все больше рассказывал о каких-то бытовых деталях. Девчонки под его руководством платья шили и для мальчиков эполеты и аксельбанты делали. А она все об этих… о прекрасных порывах.

И в конце концов у них получился не просто спектакль, после которого их в школе узнавали даже старшеклассники, а что-то гораздо большее. Они все немного изменились и как-то больше сдружились, что ли. Все вместе подошли потом к Светлане и сказали, что не нужно им эти пятерки ставить: не для этого играли. Вернее, не играли даже. Жили.

Правда, говорят, Нинуля, завуч по воспитательной, устроила потом Светлане сцену. Насчет того, что дети на спектакле плачут, у них травмируется психика, особенно у исполнителей, потому что они переживают. Но Светлана, конечно, ее проигнорировала.

А в девятом классе она объявила, что будет вести литературный кружок. Почти все, кто в спектакле играл, стали туда ходить. И Хэм тоже. Вот тогда и наступила она, эта осень, которая теперь пылится на антресолях в коробке из-под ботинок фабрики «Скороход».

По Тринадцатой линии бежали, спотыкаясь и второпях толкая друг друга, блеклые сухие листья, иногда забегая во дворы, даже в тот пустынный двор-колодец, куда смотрело окно Хэма, а один – не то глупый, не то отчаявшийся, – удирая от дворника, выскочил прямо на Средний проспект, но его тут же затолкали кроссовками и вышвырнули обратно – чуть потрепанным и вполне смирившимся.

Хэм, как всегда, опаздывал в школу. Ну он же не виноват, что живет совсем рядом. Очень хотелось спать. Ничего, на литературе у Светочки можно отоспаться. И не думать о том, что… нет, это глупости, бред, фантазии… Он же не фантазер, вовсе не романтик! Мальчик без комплексов и дешевого самолюбия: себе цену он знает, а на окружающих в общем-то плевать.

Вот она на кружке говорила о романтиках, о том, что они не принимают мир таким, каков он есть. Не соглашаются с миром. Господи, боже мой, что значит «не соглашаются»? Как можно не принимать то, что объективно существует, чего никто никогда не изменит и изменить не может? Не соглашаться с ураганом, который сметет тебя с лица земли? Как будто кто-то спрашивает твоего согласия! Глупо и смешно. Если дураков и сволочей в мире в сто раз больше, чем умных и порядочных людей, то что значит «не соглашаться»? Надо просто как-то попытаться приспособиться, найти себе подобных и идти своей дорогой.

Хэм как-то пытался объяснить Светлане, почему он ходит на все концерты Кинчева, хотя у него и записи есть, и знает все наизусть. Просто он там не один. Рядом – люди, тесно, одним целым. И можно вместе ощущать ритм, положив руки на плечи друг другу, и кричать, и петь, и все сердца будут стучать в такт, и теплом разольется кровь по жилам. И не важны нюансы – кто там рядом, что, – те нюансы, что всё губят; вникать не нужно – чтобы не разъединяться. Уж она-то должна бы это понимать, наверное… А она ему в ответ что-то про массовый психоз.

Но ведь соединить может только что-то внешнее. Высшая сила. Ну не то, что в одном человеке, и не то, что в другом, а что-то третье, вне их. И нужно искать это третье, а не проламываться в другого человека со своим «я».

Впрочем, долго рассуждать и философствовать Хэму лениво. А вот выкрасить волосы в зеленый цвет или заложить под школу побольше динамита и рвануть – иногда хочется. Потому что, в общем-то, какое Нинуле дело до его прически и до покроя брюк? Ну на коленке у него карман, в конце концов, это дело привычки. Он лично в обсуждении ее туалетов участия не принимает. И не хочет он в комсомол вступать, вот ведь пристала… Главное, логика такая замечательная: ты плохой, потому что не вступаешь в комсомол, давай, скорее вступай. Зачем же я вам такой плохой там нужен?