Руфь негромко напевала:

Оранжерея Робийяров благоухала так, словно под остроконечными листьями скромно прятались корица, мускат и фрукты. Девочка, рассеянно мурлыкая, погладила пальцем жёлто-зелёную корку круглого апельсина. Здесь, в оранжерее, выстроенной из стекла и кирпича на южном фасаде быстро возведенного особняка, звуков танцевальной музыки почти не было слышно. Поскольку молодой британский архитектор, которого наняла Луиза Робийяр, не понимал саваннских обычаев, это помещение, предназначенное для созерцания, выходило на хозяйственный двор, где с рассвета до наступления темноты мыли, разделывали туши и стирали. Сегодня, тихим вечером, окна оранжереи были темны, и только фонарь у домика кучера освещал лакированные коляски гостей, да вспыхивали крошечные искорки сигар, раскуриваемых кучерами.

Соланж присела на каменную скамью, обмахиваясь веером.

Хотя финансовое положение Форнье и улучшилось, позволив им купить дом и вновь нанять кухарку, Соланж понимала (и не раз напоминала мужу), что деньги не растут на деревьях, даже на американских. Держать коляску с собственным кучером было излишней тратой, и Форнье приехали на бал в кебе.

Соланж пыталась оценить: говорила ли она то, что следует, или, что важнее, не сболтнула ли лишнего? Соланж Эскарлетт Форнье ни за что не останется за бортом в этом недоброжелательном, чересчур демократичном Новом Свете.

Пока оркестр пытался играть бодрое аллегро, Соланж улыбнулась Руфи:

– Малышка, мы подступили прямо к вратам Рая.

Девочка поскребла шею и ответила:

– Да, миссис, верно, так и есть.

Она отвела глаза.

– А этот граф Монтелон, он здесь?

– Не видела.

– Они с господином Огюстеном друзья?

– Французский дух в них сильнее, чем в самом Наполеоне, – рассмеялась Соланж, чтобы отвлечь ребенка, но Руфь так внимательно рассматривала апельсин, словно видела его впервые в жизни.

– Он хочет купить меня?

– Милая девочка, с чего ты взяла?

Руфь пожала плечами.

– Нипочём не пойду в другое место, – помедлив, заявила она. – Хочется быть с вами.

– Если тебе вздумалось погрустить, лучше пойди и помоги другим слугам. Неемии, например.

– Неемии не нужна моя помощь.

– Поищи, кому нужна! – воскликнула Соланж и пошла на звуки музыки.

Поскольку Филипп Робийяр был холостяком и вёл соответствующий образ жизни, рождественский бал Робийяры устраивали у Пьера и Луизы, и, учтя возможные осложнения для хозяйки дома, Филипп не стал приглашать своих друзей-индейцев. В качестве компенсации он пристроился у чаши с пуншем, пока не накачается в лёжку для транспортировки домой. Не дойдя ещё до такого состояния, он со своим новым другом капитаном Форнье обсуждал несправедливое обращение с индейцами маскоджи и эдисто и добродетели французских плантаторов из Сан-Доминго. Несправедливости подробно разобрали, выразили сожаление и подняли тост за их забвение.

Последний из строителей нового особняка уехал четыре дня назад, их сменили слуги, пустившие в ход метлы, швабры и щётки. Пьер с Луизой и дочерью Кларой провели в новом доме всего две ночи.

Луиза истово гордилась им, Пьер же лишь задавался вопросом, так же ли смелы молодые английские архитекторы у себя на родине.

В традиционных саваннских домах-шкатулках в гостиных и смежных комнатах часто открывали двери так, чтобы создать для танцев беспрерывное пространство. А в доме Робийяра эти комнаты отделяли друг от друга центральный зал и лестница, откуда музыкантов было слышно, но не видно. В результате гости разделились на отдельные группы. Танцующие, члены Общества трезвенников и старики оккупировали гостиную, а те, что помоложе и без особых связей в обществе, плюс сильно пьющие, расположились в более уединённой задней комнате, где розовые пологи и раскрашенные купидончики должны были служить для удовольствия дам, вкушающих послеобеденный чай. Несмотря на сильные разногласия с архитектором, Луиза в честь сезона оформила арочное окно остролистом и развесила повсюду омелу. Это нарушение так оскорбило молодого англичанина, что он рассорился с заказчиком и, топнув ногой, выпалил: