У меня было абсолютно счастливое детство. И я долгое время была уверена, что оно такое у всех. Мне даже в голову не приходило, что не у всех детей есть любящие мама и папа.

Или что братья и сестры, оказывается, могут между собой не только ссориться, но и даже (о ужас!) драться. Или что дети могут серьезно болеть.

Все эти реалии жизни открывались мне постепенно. Каждое такое знание отщипывало от гигантской восторженности маленький кусочек. Очень надеюсь, что осталось больше, чем ушло.

Знаете ли вы, каково на ощупь послевкусие?..

Не то, которое учат искать на небе в школах сомелье. Не то, которое закрепляется кусочком сыра с плесенью после чревоугодного ужина. И даже не то, которое оставляли любимые бабушкины пирожки, схваченные первыми со сковородки. У каждого свой безошибочно угадываемый вкус и аромат, но… можете ли вы его осязать? Закрыть глаза, представить, что вы медленно ведете рукой по поверхности. Какая она? Шелк? Мягкий ворс? Проведя ладонью в одну сторону, вы встречаете сопротивление, обратно вы скользите, погружаясь в негу мягкости. Бархат? Бархат!

С некоторых пор я стала оценивать происходящее в жизни по послевкусию, которое оставляют беседы, люди, события. Можно их, конечно, складывать в воспоминания, рисовать выводы, плести мечты. Но память удивительным образом смазывает и утрамбовывает информацию, оставляя в чистом виде ощущение. Было ли оно приятным? Обволакивало ли мягко и достойно так, как это может сделать только бархат? Или оно только с виду бархатное, а с тобой остается скрипучий привкус синтетики? Как часто, подчиняясь выбранно-навязанной жизненной роли, мы притираемся в суррогатных, с претензией на естественность, отношениях, после которых единственно верное решение – прийти домой, принять душ, смыть наэлектризованность и густо пропитать кожу кремом, до бархатного состояния. Искусственность, недосказанность, притворство, умалчивание, зависимость – да мало ли разноцветных и разнофактурных тканей лоскутками вшивается в наше покрывало жизни. Бессмысленно пытаться их игнорировать, а тем более вырывать узелками связанные нити. Покрывало разойдется по швам, и незащищенность, неуютность, нелепость оголят бережно выстилаемый второй слой – бархатный.

Бархат – это волосы матери, с которыми играет младенец, устроившись на ее груди. Бархат – это пузо домашнего любимца, который довольно урчит от поглаживания. Бархат – это теплое утреннее солнце, которое обнимает тебя на прогулке. Бархат – это ленивая беседа с другом ни о чем и обо всем.

Бархат – это беспричинная улыбка прохожего. Бархат – это музыка Чайковского, которая идеально аккомпанирует скорости сто двадцать. Бархат – это чашка кофе на высоте три тысячи метров в окружении цветочного ковра. Бархат – это молчаливая прогулка вдоль моря в нетуристический сезон. Бархат – это хорошая книга, которую взапой читаешь до утра…

И вечерний час в розовых оттенках неба, когда я пишу эти строки, – это бархатное время. Складывая лоскуток к лоскутку, минуту к минуте, час к часу, воспоминание к воспоминанию, послевкусие к послевкусию, я погружаюсь в бархатный сезон жизни. Он может идти параллельно с обычным, дерганым, интенсивным, ярким, тревожным, прагматичным. А бархатное послевкусие следует как тень. Незаметно и постоянно.

Попробуйте его ощутить. Растяните бархатный сезон на всю свою жизнь.

P.S. Моя бабушка на протяжении многих лет не могла простить дедушке, что он купил ей только одно бархатное платье, в то время как у жены его брата их было два. Я ей сочувствовала, плохо понимая причину недовольства. Платье давно истлело. Квартира, в которой оно хранилось, досталась мародерам. Последние свои годы бабушка в основном ходила в ситцевом халате, в карманах которого всегда была половинка лимонной конфеты. И это был истинный бархат.