И Таня, неожиданно для самой себя, вдруг расплакалась на плече у соседки.

– Девочка, миленькая, тихо, тихо. Да что же с тобой такое? – заворковала Тамара Ивановна. – Я тебя напугала?

– Нет. Спасибо, что рассказали, – всхлипнула Таня.

– Ты сама-то как живёшь, Танюш? Как Цветовы, не обижают тебя?

– Да нет.

– А Андрей поспокойнее стал?

Таня пожала плечами. Она действительно не знала, даже представить не могла, каким знала Тамара Ивановна её свёкра.

– Крылья ему подрезали… Всем им! Стервятникам, – сердито проговорила соседка и поджала губы.

Таня не поняла, что та имела в виду. Тамара Ивановна и сама догадалась, что её несколько «занесло», и она снова улыбнулась:

– Пойдём, Танюша, уже поздновато. Кстати, сегодня возможно похолодание.

Женщины шли к дому медленно, продолжая познавательный и важный разговор. Таня была невероятно рада, что наконец все её непонятки, все эти тайны семьи Цветовых раскрывались.

Уже в подъезде, когда прощались у лифта, Тамара Ивановна обняла Таню за плечи и, глядя ей в глаза, серьёзно произнесла:

– Знаешь, что я тебе скажу, девочка… Смотрю я на тебя, ты ничего не говоришь, но я-то жизнь прожила, вижу… Сожрут они тебя. Беги! Беги отсюда!

Таня ничего не успела ответить, и, словно это было кино, как по заказу, чтобы закончить эпизод, открылась дверь соседской квартиры, шумно вышли люди, на этаже началась суматоха, и женщинам пришлось спешно распрощаться.

А наутро, выйдя в институт, от бабушек, с утра пораньше сидящих у подъезда, Таня узнала, что Тамара Ивановна скоропостижно скончалась этой ночью. Женщина не вызывала скорую помощь и не жаловалась на недомогание. Её сын, проживающий с ней в квартире, ночью не слышал ничего подозрительного, а утром нашёл мать на полу.

Падая, она уронила горшок с комнатным цветком.

1968–69 гг.

Удивительными и непонятными Тане казались взаимоотношения свёкра с домработницей и отношение к ней её собственного мужа. Тане, простой советской девушке, пришлось привыкать к тому, что казалось пережитком давно минувшей эпохи, но сколько бы она ни пыталась помогать Гуле по хозяйству, та не позволяла, а Рома так и вовсе однажды устроил домработнице взбучку за то, что позволяет себе панибратство с его женой. После этого, Гуля стала старательно избегать встреч с Таней, и, если молодая жена сына хозяина выходила за чем-то на кухню, срочно убегала к себе. Эта девушка вела себя как служанка из старинных романов, так, будто бы не было в стране революции и сейчас на дворе девятнадцатый век.

Жила домработница с ними в квартире, в самой дальней комнате, рядом с кухней. Таня недоумевала, Гуля ведь молодая ещё женщина, и, наверное, у неё есть личная жизнь, а она круглосуточно находится с ними и в выходные дни тоже. Но Рома ничего о личной жизни домработницы не знал и на Танин интерес лишь брезгливо, как ей показалось, поморщился – мол, какая разница, как она живёт! Памятуя о случае с предложенной ею как-то помощью Гуле, с расспросами решила больше не приставать, но однажды любопытство всё-таки взяло верх, и, когда женщина отправилась в магазин за продуктами, решилась заглянуть в её комнату.

Комнатка Гули произвела на неё тягостное впечатление. На контрасте с другими, большими, исполненными тяжеловесного пафоса комнатами квартиры эта оказалась настоящей каморкой. Здесь помещалась только одноместная тахта, тумбочка с прикреплённым к ней овальным зеркалом и небольшой платяной шкаф. Интерьер, как и само помещение, больше всего напоминал гостиничный номер, безликий и некомфортный. Никаких примет личной жизни, деталей, хоть что говорящих о личности самой Гули, она так же не обнаружила. Эта женщина ходила только в форменной одежде, строгом чёрном платье с глухим воротничком, и Таня могла бы поклясться, что, встреть она домработницу на улице в другой одежде, не узнала бы её.