– Пора… Время пришло… – пробормотал он и шарахнулся в сторону, когда Джэу резко открыла глаза и вскочила на ноги.

От ворот, где в позе для медитации сидели монахи-воины, донеслось негромкое:

– Суета ума уводит с пути к познанию.

Джэу непочтительно хмыкнула и дернула плечом, даже не сомневаясь, кто из троих сопровождающих облагодетельствовал ее очередной своей мудростью.

Следуя за провожатым, Джэу поднялась под самую крышу и остановилась у приоткрытой двери. Слуга почтительно поклонился и торопливо ушел, словно присутствие рядом с рогьяпой – нечистой могильщицей, могло испортить ему карму. А может побежал оттирать щелочью пальцы, которыми пришлось дотронуться до Джэу.

«Так даже лучше! Никто не будет заглядывать через плечо».

Она зашла в комнату и осмотрелась. Окно было прикрыто ставнями, которые почти не пропускали свет. Вдоль стены выстроились несколько раскрашенных узорами шкафчиков для платья и маленький низкий столик. В углу перед неизменным деревянным алтарем горели масляные светильники, распространяя по комнате едкий запах благовоний. Тело умершего ребенка, завернутое в белое погребальное полотнище, лежало на тюфяке, резко выделяясь в полумраке.

Джэу не стала задерживаться: взвалив жесткий куль с уже окоченевшим телом на спину, она в тишине спустилась по лестнице и побрела прочь, из дома и из Икхо. Никто из семьи не прощался с мертвецом, лишь сопровождающие пристроились за ней, след в след – Тобгял и Рэннё собственной персоной.

Выйдя со двора и свернув на улочку, Джэу заметила сгорбленную спину женщины, сидевшей на выложенной из камней низкой ограде. Та обхватила себя руками и медленно раскачивалась из стороны в сторону, глядя куда-то перед собой. Рядом на земле валялся молитвенный барабан со сломанной палочкой. Только совсем отчаявшийся человек, утративший веру в тэнгри, мог бы допустить такое кощунство.

«Наверное, мать», – вздохнула Джэу и отвернулась, продолжив путь.

Ветер немного стих, уже не толкал в спину, но все еще вздымал пыль и песок с дороги. В тени каменных стен было прохладно, но на открытых участках припекало. Старики выбирались из домов, стелили ячьи шкуры прямо на земле и, провожая взглядами монахов, рассаживались, готовясь к распеванию мантр.

Джэу резко затормозила на узкой улочке, когда прямо перед ней из дома вышел осел, навьюченный мешками и погоняемый хозяйкой, на лице которой была маска, как и у самой Джэу, скрывающая половину лица. Рэннё негромко прикрикнул, и женщина спешно поклонилась, а затем проворно затащила осла в ближайший проулок, освобождая дорогу похоронной процессии.

Недалеко от города, на небольшом возвышении плотно подогнанные камни складывались в плиту, над которой кружили бесчисленные стервятники и вороны. Там Джэу сгрузила свою скорбную ношу, сняла чубу и отерла пот со лба. Рэннё сел на колени неподалеку, достал небольшой барабан и принялся отстукивать ритм, негромко напевая мантры. Тобгял тоже подхватил мотив.

«Ну вот, начинается!»

В Тхибате верили, что тела без души, которая после смерти отправилась в Бардо, уже не имеют никакого значения. Умерших бедняков, семьи которых не способны были заплатить монахам за пхову и небесное погребение сбрасывали в реку. Знатных же людей и лам после воспевания молитв отдавали хищным птицам. И теперь Джэу предстояло то, ради чего ее взяли в похоронную процессию – выполнить работу рогьяпы.

Она развернула погребальное полотнище, передала ткань Тобгялу и с тяжелым сердцем посмотрела на Бездушного. Монах-учитель оказался прав – младенец действительно казался совсем обычным: руки, ноги, голова, смуглая кожа…