Глухо зазвучал монастырский колокол призывая к началу дня. Утренний чатинг и медитация в то время, когда солнце только коснулось далёких вершин, и они окрасились нежно-розовым светом. Аржан медленно вынырнул из тёмных глубин подсознания, что приносили фантастические сновидения, и неумело замотавшись в сукно верхней мантии Зен, выглянул в проход между кельями-кути. Тени монахов и послушников уже сновали в коридорах.

– Цзун, Цзун, вставай! Опять наставник тебя пожурит за заспанный вид. Побежали умываться.

– Ну Арчи, ну самую кроху еще поспать, я только согрелся.

– Вставай сейчас же, – Аржан со смешком стащил с товарища сукно мантии.

– Хорошо, хорошо, – заворчал тот, протирая узкие китайские щелочки глаз, и улыбнулся.

Умыться внизу под монастырскими помещениями, между сваями, держащими древнее строение, было делом недолгим. Холод, который просачивался отовсюду извне, стылый земляной пол, утрамбованный за сотню лет в жёсткую корку, не давал возможности медлить. Тёмный зал храма и ряды монахов сидящих на полу давали смутное ощущение тепла. Гортанный тихий голос читал чатинг, традиционные формулы еще не до конца понимаемые, но уже укрепившиеся в подсознании своим выверенным ритмом. Медитация, цель которой увести от физического мира, возвращала к дневной жизни. Сколько длится она ведомо только старшему монаху, остальные погружаются в изменённые состояния, им не до отслеживания часов. Через какое-то время в узкие бойницы монастырских окон проникают первые солнечные лучи, отражение блеска горных вершин Крыши мира. Сегодня Аржан и Цзун помогают монаху, который ведает пищевыми запасами монастыря. Выйти во двор, за ворота в город, принять от мирян подношения монахам – это ли не развлечение в суровой обыденности, в череде дней похожих один на другой.

Тибет, зима

Солнце слепит отражаясь от свежего снега, запорошившего землю за ночь. Оба послушника съёживаются от холода, но солнечные лучи скупого зимнего светила радуют всё равно. Старый монах с лёгкой усмешкой в глазах, спрятанной в бесчисленных морщинах кирпичного лица, тоже щурится на вершины гор. Дать мальчикам чуть постоять, вдохнуть мороза и колючей пурги, что уже поднимает свежий снежок, снося в расщелины, унося по улице, сметая с промерзшей дороги. Мороз не даёт стоять долго. Троица направляется к площади перед воротами монастыря, куда в это время приезжают и приходят миряне.

Сегодня здесь немного людей. Два местных паломника сложили ладони в бутон, молча испрашивая разрешения войти в обитель. Им будет разрешено после того, как все обитатели монастыря закончат утреннюю трапезу, и займутся делами. Каждый своим. Маленький лохматый конёк, тщетно пытающийся выбить копытом из-под тонкого снега хоть травинку, выдаёт пришельца из далёких мест. Спешившийся старый ойрот с маленькой дочерью сидят тут же, под низким навесом. Испуганные черные глазёнки девочки с надеждой смотрят на коньки монастырских крыш. Два лохматых сарлыка с поклажей из соседней деревни в лощине качают большими головами, колокольчик в ноздрях одного должен звякать, но звук относится в сторону. Эта фантастическая картина уже третий день открывается взору двух послушников из разных регионов, но для каждого из них такое положение вещей всё еще не привычно. Почему солнце даже в такой мороз обжигает открытые лица, свист ветра не слышен, и даже звон колоколов тонет во вселенской тишине? Только низкие звуки труб и цимбалы могут разорвать это безмолвие. Человеческий голос тут тоже звучит по-особому.

Монах благословил всех пришедших, прочитал мантру, поблагодарил за стремление к истине. Он что—то сказал паломникам на тибетском, просто кивнул погонщику яков. Аржан взглянул в лицо старшего, тот кивнул. Мальчик подошёл к сидящим ойротам.