Присев, я быстро, но осторожно скинул рюкзак с плеч и снял винтовку с предохранителя. Кербер бросился на землю ещё раньше, тюки легли у него по бокам, и он просто выполз между ними вперёд.

Немного выждав, Тотигай медленно поднялся и двинулся на полусогнутых к торчавшей в сотне шагов скале, каждый раз тщательно выбирая место, куда поставить лапу. С полдороги возвратился и принялся обнюхивать тропу. Повернулся, пронзительно глянул на меня через плечо, и я сразу понял, что это именно сигнал для меня, поскольку керберы и так всегда знают, что происходит сзади, — оглядываться им не нужно. Я встал, опустил винтовку, и мы сошли с тропы, стараясь не слишком тревожить валяющиеся повсюду куски вулканического шлака. Когда приблизились к скале, из-за неё с шумом взлетели стервятники.

Там лежал труп кентавра, причём не целиком, а разрубленный на части. Рядом — седло с уздечкой и лук со стрелами. Измазанный кровью и пылью хвост валялся в стороне. Учитывая, какой трофей мы с Тотигаем заполучили у гряды, я ничуть не сомневался, что это не последний труп на нашем пути. А в конце, возможно, кто-нибудь обнаружит наши. Если от нас останется что-то такое, что можно обнаружить.

Тотигай медленно обошёл вокруг и сказал:

— Он сломал левую переднюю ногу. Видно, угодил копытом в трещину. Его пристрелили из разрядника, порубили и спрятали здесь. А когда возвращались на тропу, даже сдвинутые камни старались класть на место. Но некоторые из них лежат наоборот.

Я тоже по дороге к скале заметил несколько мелких камней, лежавших вверх светлой стороной.

— А что ты хочешь? — хмыкнул я. — Это же яйцеголовые. В чём-то они сильны, а вот сообразить, что камни тоже могут загореть на солнце… Хорошо если один из десятка знает про это. И не стоило заметать кровь хвостом кентавра там, где они рубили тушу: надо было присыпать пылью сверху. Всё равно на песке остались разводы. Только зря старались.

— Никаких свежих следов, кроме следов нукуманских коней, на тропе не было, — сказал Тотигай. — Ибогалы устроили засаду, но где-то впереди.

— Пойдём посмотрим?

— Ты уже знаешь, что мы там увидим.

Нам не пришлось далеко ходить. Через полтысячи шагов мы нашли прямо на тропе трупы двух нукуманов и ещё одного кентавра. Этот был под седлом и лежал там, где упал. В черепе зияла дыра, пробитая стрелой из нукуманского арбалета. Стрела прошла навылет. Сильные у шишкоголовых арбалеты…

— Зря ты тащил конину так далеко, — сказал Тотигай.

— Ещё не хватало мне жрать кентавра, — буркнул я. — Как-нибудь обойдусь.

— А я один раз пробовал, — похвалился кербер.

Чудище лежало завернув под себя одну руку. Вторая оставалась на виду и выглядела совсем как человеческая, только была покрыта жёстким конским волосом. Ну и торс тоже…

Торс обезьяний, угловатый, крепкий, с мощными грудными мышцами. Морда, конечно, отвратная. Пасть с выпирающими зубами, широкие ноздри. Длинная жилистая шея. Копна волос на голове, растрёпанная спереди, сзади собрана в пучок ремешком из кожи. Низкий скошенный лоб, глубоко посаженные глаза… Человеческие глаза. Нет, не смог бы я его съесть.

Я знал, что при жизни он мог ржать как жеребец и умел говорить по-нашему чище, чем Тотигай. Ибогалы специально учат кентавров земным языкам. Психологический приём, наверно. Я не впечатлительный, но во время схваток с ними жутко слышать, как они вопят по-китайски или матерятся на русском. Они же допрашивают пленных. Особенно любят женщин, и я ещё не слышал, чтобы хоть одна из них осталась живой после допроса.

Выглядят кентавры тошнотворно. Нукуманы со своими раскосыми глазищами, повёрнутыми на сорок пять градусов относительно линии горизонта, живыми косичками и безобразными шишками на голове, тоже далеко не красавцы, но нукуманы ведь другая раса, как и яйцеголовые. А вот эти…