С тех пор я подметил за Бобелом немало интересного. Например, его обожают нукуманские лошади. Они готовы слушаться его беспрекословно, в том числе и те, которые видят его в первый раз. Надо знать нрав нукуманских коней, чтобы это оценить. Я, положим, тоже в силах обломать любого из этих четвероногих монстров, но приходится очень постараться.

А ещё Бобела не кусают змеи. Может взять любую за хвост и просто выкинуть подальше.

– Сколько времени прошло? – спросил я.

– Часа два с половиной, – ответил Бобел. – Мог бы ещё спать. Тотигай, вон, спит.

– У проклятых керберов будильники в голове, а я, видишь ли, беспокоюсь.

– Так я же разбудил бы.

– Всё равно беспокоюсь. И я хотел успеть повидаться с рувимом.

– А-а-а, – протянул Бобел. И, помолчав, добавил: – Как ты с ними общаешься, интересно…

– Я бы и сам не против узнать,– проворчал я.

– К ним никто и подойти-то не может. В Харчевне болтают, что ты давным-давно превратился в колдуна.

– Было бы здорово.

Я встал и обошёл скалу, у подножья которой мы расположились. За ней, в неглубокой ложбине стояла пирамида.

Пирамиды, которые люди строили перед Проникновением, оказались единственными нашими сооружениями, выпавшими на Додхар с Потерянных территорий. И находятся они примерно в тех местах, где их когда-то возвели на Земле.

Только теперь каждую стерёг один из рувимов.

Эта пирамида была небольшая, правильной формы, металлическая, четыре метра высотой, а рувим возвышался над ней ещё на добрых два метра. Фигура в белом хоть и была полупрозрачной, невольно внушала уважение, особенно когда подойдёшь близко. Но только близко подходить никто не отваживался, потому что длинный пылающий меч в руке существа мог даже танк развалить надвое. Когда техника ещё работала, некоторые пробовали подъехать.

Я мог бы спорить, что охраняемая здешним рувимом пирамида сработана кустарно. Чья-то частная постройка. Иначе она не развернула бы над собой Калейдоскоп миров – беспорядочное переплетение входов в параллельные пространства и выходов из них.

Глядя на сооружение, собранное из уголка и листовой стали, я думал, что эта пирамида могла быть той самой, которую когда-то построил на своём огороде Даниил Кречетов. Ведь до Проникновения он жил как раз в наших местах. Фантазёр и мечтатель, не дурак выпить, и из-за своего пристрастия не способный удержаться ни на одной работе более года, он в конце концов оставил попытки жить как все, продал квартиру и обзавёлся крестьянским хозяйством. С тех пор кормился с огорода, разводил свиней и пополнял бюджет за счёт случайных заработков.

Неизвестно, когда ему впервые пришло в голову, что пирамида Хеопса выглядит в точности так, как должна выглядеть одна из сторон гиперкуба1, помещённого в трёхмерное пространство. Сам он говорил, что лет в четырнадцать. Люди, близко его знавшие, подтверждали, что при всей своей видимой никчёмности, Кречетов отличался острым умом (направленным, по мнению соседей, не туда, куда нужно) и любовью к точным наукам, в частности к геометрии. Даже грядки на его огороде поражали своей прямизной и почти идеальной формой.

Его близкий друг, человек куда более практичный, который впоследствии стал главным популяризатором кречетовских идей, потом рассказывал, как Даниил, устроив однажды в честь своего дня рождения посиделки с домашней бражкой, поделился с ним своими мыслями. Немногочисленные гости уже разошлись, а они вдвоем ещё долго сидели, и Даниил рисовал гиперкубы и пирамиды на грязных салфетках огрызком карандаша, доказывая, что любая правильно построенная в нашем мире пирамида создаст ещё семь своих виртуальных двойников в параллельных пространствах, – и мы будем иметь переходник, связывающий восемь миров, считая наш собственный.