Новый белоснежный хитон с бирюзовой каймой, расшитой мелким бисером из ляпис-лазури, выглядел очень нарядно, но от жестких складок чесалось тело. Хотелось сорвать одежды, расшнуровать сандалии, чьи позолоченные ремешки немилосердно впивались в икры и лодыжки, и опуститься в прохладную воду бассейна. Но сегодня первый день урожайного праздника – День олив и винограда, и придется до вечера толкаться на улицах, прославляя Дракона за оказанную милость испечься живьем в толпах вываливающегося на площади и улицы народа…

Кора поправила сползший к локтю браслет в виде змеи с сапфировыми глазами. Все раздражало и казалось ненавистным. Особенно после почти бессонной ночи. Ей снились родители. Впервые с середины прошлой тетры. Утром династа сожгла у домашнего алтаря три свечи и помолилась о покое усопших. Она же просила их не сниться. Никогда не сниться. Так хотелось отдохнуть от боли, выедавшей внутренности с того страшного утра и по сей день. Но они приходят… и не зовут с собой. Почему они не зовут ее с собой? Почему не разрешают присоединиться к ним в чертогах Аммугана?

– Кора? – занавеси разноцветного стекляруса шевельнулись. В воздухе запахло жасмином и мятой.

– Я готова.

Девушка повернулась и застыла под внимательным теткиным взглядом. Увидев, как та поморщилась, мысленно вздохнула. Конечно, Юлия не могла не заметить неровных складок у плеча. Однако болезненная щепетильность тетки стала почти привычной. Только бы опять не начала сравнивать ее с матерью и пускать слезы по рано ушедшей сестре. Видят Драконы, это будет уж слишком для столь утомительного утра.

– Плечо.

Кора вздохнула.

– Я переколола фибулу. Она мешала.

– Не стоило трогать. Ах, посмотри, до чего измялось.

Так и хотелось крикнуть: «Да какая разница!». Проклятая жара съедала всякое желание двигаться, а впереди часы и часы шатания под пекущим солнцем, служения в задымленных воскурениями храмах и необходимость переведаться со всеми знакомыми в столице. И все это вместе взятое куда страшнее, чем пара мятых складок на хитоне. К вечеру больше половины таких фибул пойдут на дно городских фонтанов или самого Языка, куда разморенные жарой и обильными возлияниями йаманаррцы полезут освежаться. Но она промолчала, как делала всегда, и скосила глаза на злосчастную застежку:

– Я позову кого-нибудь…

– Не нужно. Я сама, – Юлия Мерридолакос смахнула со лба капельки испарины и принялась осторожно распрямлять скомканные складки. – Тебе так идет этот цвет.

– Спасибо.

– Глаза кажутся синее, и волосы тоже отливают синим.

– Настоящая ворона, – вовремя прикусить язык не удалось.

Юлия усмехнулась и легонько шлепнула племянницу по плечу:

– Я назвала тебя так всего раз, шутя.

– И очень некстати. Теперь Остий твердит, будто в них ночь путается и на крыльях ее несет мудрый ворон. Ох, или что-то подобное.

– Негодный мальчишка, – тетка перебросила длинный локон через плечо и усмехнулась. – Но ты должна простить поэту цветистость речи.

– Надеюсь, это тоже шутка? – фибула заерзала на свежих царапинах, и Кора невольно затаила дыхание.

– Отнюдь. И разве тебе неприятны его похвалы?

– При всем своем пылком воображении, Остий в поэты не годится. Кроме того, после очередной декламации он попытался меня поцеловать. Очевидно, предполагал, что сравнение моих рук с ночными лилиями всколыхнет во мне страсть.

Она до сих пор с содроганием вспоминала влажные дрожащие губы сверстника, притулившиеся к ее шее. Кора понятия не имела, какой он из себя – настоящий поцелуй, но могла бы Драконом поклясться, этот к ним не принадлежал.

– Наглец, – Юлия белозубо заулыбалась. – Ждет не дождется, когда отгремит твоя бестиата, и, я уверена, одним из первых попросит забрать тебя в свой дом.