Он прикоснулся пальцами к ее обритому виску, потом грубо оттолкнул ее голову.

– Вперед. За нас обоих.

Она поднялась с колен и, не оглядываясь, побрела по перрону. К ней подбежали спасатели, но она показала им на Тритона. Он уже потерял сознание.

– К нему, прошу вас. Он жив. Я в порядке. Прошу вас…

Ее подтолкнули к носилкам. Тогда она стянула окровавленный пиджак и задрала майку до подбородка. Повернулась. Ее бегло осмотрели и отпустили.

«Северный вестибюль!» Она шла, через шаг спотыкаясь. Но не вглядывалась в предметы, валявшиеся всюду. Обувь, сумки, какие-то папки… попадались и более странные формы с черными подтеками. Она сразу отворачивалась.

«Северный вестибюль».

Трупы уже убрали с перрона, они лежали в ряд между колонн в центре зала. Лица под мешками для уборки. Раненых было гораздо больше, их продолжали сносить ближе к перегруженному эскалатору и укладывать на пол. Многие были неподвижны. Другие бились, их держали за голову и ноги. Здесь и там стояли пассажиры, на весу держа в руках капельницы. Под ними ползали врачи. Кому-то били в грудь, пытаясь завести вручную сердце. Кололи вены, накладывали жгуты, накидывали дыхательные мешки. Тамагочи подумала, что здесь стоит стон, крик, плач. Но не слышала этого. В голове звенел высоковольтный звук неподвижного поездного состава.

Внезапно она уперлась в сталь забора. Знак «стоп», и дальше хода нет.

«Северный вестибюль!» – прокаркал рупор сотый раз. Но она не помнила, что это такое. Жестами дежурный пытался что-то показать, потом отнял машинку от лица и заорал:

– Назад! Выход там! Здесь пострадавшие!

Сообразила. Повернула. Навстречу по свободному пути, не останавливаясь, пронесся поезд. Тамагочи ослепили пустые окна, а порыв воздуха чуть не сбил с ног. Она словно очнулась и заплакала. Ей хотелось сейчас же вернуться к Тритону. Но он знал, что она этого не сделает. Значит так и будет. Сквозь бесконечно длинный холл забытых туфель она брела обратно к все убегающему эскалатору, мучительно вызывая в памяти его лицо. Оно исчезло, стерлось бесследно. Она не знала его имени, он не знал ее.

Преследовало другое видение, которое она долю секунды могла видеть за спиной человека с автоматом. Неподвижный состав в ярко освещенных окнах. Провалом в нем полутемная искореженная половина второго вагона. Поручень выломан и кривой пикой торчит из раскрытой двери. Состав пуст, и только в этой части сквозь выбитые стекла видны люди. Они сидят на прежних своих местах. Это старик и подросток. Подросток склонился, будто уснул. А старик, как живой, глядя в одну точку, продолжает удерживать коленями палку. На коленях подростка лежит голова толстой женщины, а ее выгнутая в обратную сторону рука в перчатке упирается в пол. Из-за сидения видны косолапо скошенные ноги девушки в розовом пальто. У закрытых дверей на полу сидит офицер. Его ноги подогнуты, а запрокинутая голова удерживает затылком оттопыренную фуражку. Обшивка вагона сплошь покрыта облупленными вмятинами. Брызги на стенах. На пятнистом полу в темных жирных лоскутах и мелком железном соре раскрыт залитый кровью кроссворд со скабрезными картинками. И звон. Высоковольтный звон.

Эта картина будто выгорела в ее сознании. Тамагочи непрерывно видела ее перед собой и открытыми и закрытыми глазами.

Желтый маркер эскалатора, как удар тока. «Девочка. Где девочка?» Мысль оглушила. «Девочка, маленькая, с медведем. Что с ней?» Лента поручня надежно зацепила руку, и жесткая рифленая ступень уже тащила Тамагочи вверх. Она неловко повернулась и начала спускаться против движения эскалатора. «Среди трупов ее не было, я заметила бы такой маленький. Среди раненых?» Сбивая редких встречных, она попыталась сбежать вниз, но все не успевала. Стальное полотно тянуло прочь. Как во сне, из последних сил она бежала на одном месте, видя перед собой все те же пустые глазницы вагона. Наконец, обессилев, она споткнулась в последний раз, села на ступень и закрыла лицо руками. Наверху ей помогли встать чьи-то сильные руки, и в общем потоке она была вынесена на улицу.