И он продолжал читать про себя молитву, вернее то, что вспомнил. Человек с костяным лицом продолжал спокойно посасывать золотой мундштук своего кальяна, охранник, неподвижно стоявший около кресла, буквально сверлил глазами мичмана, контролируя каждое его движение.

Если бы мичман резко шевельнулся или сделал хотя бы один шаг к «солнцеликому» патрону, охранник просто-напросто перекусил бы ему горло. Расклад сил был понятен. Мичман продолжал молиться, вспоминая своих дальневосточных друзей, корабль свой, который считался хоть и океанским, но в океан не выходил, обслуживал береговую линию, и улыбчивых знакомых, ожидавших его на берегу, – в основном женского пола. Ему делалось легче, и он начал надеяться, что передряга, в которую он попал, закончится благополучно, он выскочит из неё.

В хрустальном зале, где каждая стекляшка блистала золотым отсветом, пускала в пространство нарядные блики, делавшие зал праздничным, сказочным и немного таинственным, вновь появился старший того самого конвоя, который привез мичмана сюда.

Сумрачно глянув на мичмана, старший подошел к солнцеликому и зашептал ему что-то на ухо. Старик, не вынимая изо рта мундштука, качнул головой согласно и, поморщив лоб, шумно схлебнул сладковатое воздушное варево, которое высасывал из сосуда.

– Пошли! – сказал старший и, подойдя к мичману, взял его за локоть. Пальцы у парня были железные, не вырваться – видать, каждый день ходил на тренировки.

– Куда? – непонимающе спросил мичман.

– Куда, куда… Вот непонятливый! – Старший недовольно хмыкнул, но продолжать разговор не стал.

Во дворе, обшитом ровными каменными плитами, он поманил к себе пальцем одну из чёрных машин, та послушно тронулась с места и через мгновение остановилась рядом с ним.

Подтолкнул к машине мичмана.

– Куда? – угрюмо поинтересовался мичман.

– Куда скажешь, туда и отвезут.

– Мне бы домой, откуда вы меня забрали.

– Вот туда тебя и отвезут. А нас извини, мужик, ошибочка вышла.

Через полчаса мичман уже находился за столом, на котором стояла тарелка с остывшим борщом.

– Если бы не молитва бабушкина, вряд ли бы я вернулся тогда домой, – втолковывал он потом мичману Яско, – молитва меня спасла.

Этот случай, рассказ о нём сейчас и вспомнил Анатолий Яско. Товарищ его дальневосточный был таким же безбожником, как и Яско, так же гонял подчинённых, словно сидоровых коз, если у кого-то в тумбочке или обычном настенном ящике обнаруживал бумажную икону либо какую-нибудь брошюрку церковного содержания, так же, как и Яско, не терпел, наказывал виновного.

Но вот жизнь прижала его, придавила коленом к стенке, и он сразу вспомнил, что есть Бог… А Яско? Яско об этом ещё не вспомнил. Он глядел на мокроголовых, беззаботно галдящих новобранцев, неожиданно засёк, точнее, каким-то внутренним нюхом, аппаратом, вживлённым в сердце, в душу, почувствовал, как у него почти невесомо, неощутимо задёргался один глаз. Левый, с той стороны, где находится сердце. Может, это до него дошёл какой-то сигнал сверху, позыв, свидетельствующий о том, что он не очень-то правильно живёт, надо менять направление своей жизни? А?

…Прошло несколько лет.

За прошедшее время Яско и в походах, самых разных, успел побывать, и на берегу послужить, и в ледяную воду опрокинуться, и жареной трески, пойманной в воде родного моря, съесть столько, что мичмана можно было уже называть «тресковой душой» …

А что! Треска, только что выловленная, вытащенная из воды и прямиком проследовавшая на сковородку, очень сильно отличается от той трески, что мы видим в магазинах. В магазинах – это рыба, доведённая до состояния фанеры, которая, жарь ее или парь, или в котел сунь, все равно съедобной не будет, из этого фокуса ничего не получится, потому-то работяги в городах к такой треске относятся с пренебрежительным фырканьем, а деревенский народ, разбалованный парным молоком и домашней курятиной, вообще отворачивает голову в сторону, но вот треска, вытащенная из моря, – это совсем другой коленкор. Это живая еда, ни с чем не сравнимая, ни с курицей, ни с жареной бараниной. Легко может соперничать с осетриной или севрюжатиной, а вообще-то, если перед мичманом поставят две тарелки: в одной будет жареная осетрина, а в другой жареная треска, он тарелку с осетриной отодвинет в сторону, займется треской. И так, наверное, поступит добрая половина личного состава Северного флота.