И вновь забегая далеко вперед, стоит отметить, что полтора столетия спустя те процессы, начало которых прозревал святитель Филарет, стали очевидностью. В 2004 году известный американский социолог И. Валлерстайн констатировал: «Никогда прежде в истории мира не было такой непреодолимой пропасти между поисками истины и поисками добра и красоты. Ныне эта пропасть вписана в сами структуры знания и в мировую университетскую систему» (26, с. 42).

В связи с проповедничеством святителя Филарета стоит особо сказать о его вкладе в развитие русского литературного языка, что позволяет сопоставлять его усилия с усилиями его старшего современника Н. М. Карамзина. Но если писатель осовременивал русский язык, заменяя книжный стиль разговорной речью, смело вводил европеизмы, то митрополит оберегал его первоначальную, церковно-славянскую чистоту и высоту. В филаретовских проповедях, отмечал В. П. Зубов, славянизмы не архаичны (как, например, у адмирала А. С. Шишкова), а высоки, «это – чистый русский язык, кристально-классический…» (59, с. 141). Примерами сказанного являются не только проповеди, но также тысячи писем и резолюций митрополита Московского, в которых каждое слово сжато и точно выражает мысль. Вот он отвечает на письмо своего викарного епископа Николая (Соколова): «Простите, что долго не пишу: не достает сил написать все необходимое, и не доходит очередь до желаемого» (цит. по: 84, т. 3, с. 491).

Святитель Филарет оберегал чистоту языка церковной проповеди от «вторжения Вавилона» – смешения слов высоких и низких; его проповедь никогда не превращалась в политическую речь, отражая злобу дня, а всегда была пронизана ощущением святыни Церкви. Он не принимал упреков в «сложности» своих проповедей, будучи «человеком, погруженным в культуру», не терпел опрощения высоких истин и предлагал свои слова людям зрелой культуры, не стремясь к широкой доступности.

Рассмотрение деятельности митрополита Филарета в контексте русской культуры первой половины XIX века некоторым сейчас кажется странным, но в то время это было естественным. И формально, и фактически Церковь была неотъемлемой частью жизни русского общества.

Уже в первые годы своего пребывания в Петербурге Филарет смог войти в круг высокопросвещенных дворян. Круг общения молодого архимандрита, затем архиерея составляли там не только монашествующие и чиновники Святейшего Синода, но и Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин, адмирал А. С. Шишков, А. Н. Оленин, граф А. К. Разумовский, граф С. Б. Потемкин, графиня А. А. Орлова-Чесменская, С. С. Мещерская и менее известные представители дворянской интеллигенции.

В январе 1814 года архимандрит Филарет по просьбе президента Академии художеств А. Н. Оленина выступил с речью на торжестве открытия Публичной библиотеки; в июле 1815 года и 1817 года присутствует на выпускных экзаменах в Царскосельском лицее; он был избран членом Российской академии и Общества любителей русской словесности, ординарным академиком Императорской Академии наук и почетным членом Московского университета, почетным председателем Общества любителей духовного просвещения, почетным членом Общества истории и древностей российских, Археологического, Географического и других обществ.

Показательно, что своим его считали члены литературного кружка «Арзамас». В. А. Жуковский полушутливо писал А. Ф. Воейкову 20 февраля 1814 года: «Не заводя партий, мы должны быть стеснены в маленький кружок: Вяземский, Батюшков, я, ты, Уваров, Тургенев должны быть под одним знаменем: простоты и здравого вкуса… Министрами просвещения в нашей республике пусть будут Карамзин и Дмитриев, а папою нашим Филарет» (16, т. 1, с. 220).