Подали десерт (европейский: фрукты, мороженое и тому подобное), и разговор плавно перешел из светского в эзотерическое измерение. Собственно говоря направление беседы совершенно неожиданно изменил Артамонов, до этого пребывавший в состоянии мрачноватой задумчивости. Он пристально посмотрел на меня и сказал:

– Прочитал вашу книжку по даосской психопрактике. Я давно интересуюсь даосской алхимией, много чего прочитал да и сам практикую.

Далее он стал перечислять прочитанное, и когда кроме переведенных на русский Гэ Хуна и Чжан Бо-дуаня упомянул малоизвестных и китаеведам Ли Дао-чуня, Бо Юй-чаня и даже полудаоса-полуконфуцианца Юй Яня, я проникся к нему уважением.

– Вы читаете по-китайски?

– Читаю, но не слишком хорошо. Скажем, Гэ Хуна бы не прочитал, слишком кудрявая лексика и закрученная грамматика. А технические тексты – да, читаю, это не так сложно. Вначале прочитал Сунь Сы-мо, заглядывая в английский перевод Сивина, потом проделал то же самое с Чжан Бо-дуанем и русским переводом его трактата, а потом тексты такого типа уже легко пошли. Вот думаю за «Единение триады» Вэй Бо-яна приняться, такой кладезь… Вы мне вот что скажите. Я думаю, что даосская алхимия пришла в упадок именно из-за разрыва внешней и внутренней алхимии, тогда когда они должны бы сочетаться и, так сказать, дополнять и восполнять друг друга. «Нэй-вай шуан-сю» – «одновременная практика внешнего и внутреннего». А так что получилось? Внешняя алхимия при монгольской Юань вообще исчезает, а внутренняя превращается в какую-то буддийскую медитацию. И нет китайской алхимии. На Западе тоже похожее произошло. Вначале алхимики стали суфлерами, забыли про герметизм и оккультизм, потом суфлеры стали химиками, и алхимия кончилась. Ате, которые суфлеров презирали, впали в другую крайность и превратили алхимию в метафору какой-то мистической созерцательной практики. Роберт Фладд там, Михаэль Майер (впрочем, «Бегущая Аталанта» с ее музыкальным символизмом довольно интересна, но вряд ли для алхимика) или тем более Пордедж. А масоны это подхватили. Им приятно было упаковывать всякие пиетизмы-квиетизмы в красивенькую алхимическую упаковку. Вы посмотрите на русские переводы Парацельса (вот великий человек был!), выполненные в новиковском кругу в екатерининское время. Кто в них алхимию найдет? Никто! Да она переводчиков и не интересовала, им надо было подать парацельсовский текст в контексте своих заморочек – нравственного совершенствования там, восхождения к деистическому Богу и прочее в том же духе. И смех и грех, одним словом. А Юнг начитался всех этих Пордеджей и Бёме и придумал психологическую алхимию. Интересно, конечно, но вздор почти полный.

Устав от такого длинного монолога, Павел Аркадьевич откинулся на спинку стула и сразу помрачнел. Народ был сражен как демонстрацией эрудиции, так и кощунственным «наездом» на Юнга (классик все-таки, а его так – хук снизу, хук справа, хук слева). Первой нарушила молчание Аглая Федоровна, спросившая Артамонова красивым низким (в опере она пела бы Амнерис и принцессу Эболи), но не томным, а вполне деловым голосом:

– А кто такие суфлеры, Павел? Я-то думала, что они бывают в театре, а не в алхимии.

– Суфлеры – это алхимики-профаны, которые не понимали текстов и вместо философских субстанций возились с профаническими, технохимики такие. Вот благодаря этим суфлерам и возник предрассудок, что алхимия – мать современной химии.

– Понятно. Вас послушать – одно удовольствие. Ничего не понятно, но интересно.

– Ну вы-то, Аглая, все понимаете. Все или почти все. Вы же не Перекатаева с ее триолетами.