Снявшись вечером с работы, он побрел с бригадниками в столовую. Но кушать совершенно не хотелось. Увидев перед входом в локальный сектор собравшуюся толпу заключенных, он понял, что активист не хочет открывать калитку и ждет, когда соберется больше народа. В сердцах он крикнул:

– Падаль! Ты что над людьми издеваешься? Открывай…

Активист равнодушно продолжал созерцать на толпу с вышки и не обращал внимания на крики. Воробьев еще больше разозлился и, подойдя к железной лестнице, взялся за поручни и крикнул:

– Я тебя скину оттуда, если не откроешь…

Не успел он докончить фразу, как почувствовал, что кто-то ухватил его за ворот и потащил из толпы. Александр вывернулся и хотел двинуть хама кулаком, но увидев перед собой капитана-Шифоньера, изумленно застыл в позе.

– Воробьев, опять здесь смуту наводишь, а ну, шагай на вахту, – приказал офицер.

– Нечего издеваться над людьми, – отпарировал Александр, – мы с работы идем голодные, а он…

– Рот закрой и следуй вперед.

Погасив в себе всплеск злости, Воробьев пошел в надзорслужбу в сопровождении Бражникова. Ни один из заключенных не поддержал его в тот момент, видимо страх перед наказанием был сильнее протеста.

На Воробьева составили рапорт и сопроводили в изолятор до окончательного решения начальника колонии. Сидя в одиночке, он сгорал от безысходности. Сейчас вся надежда была на оперативность друзей, только они могли ему помочь. «Как отец мог сотворить такое с мамой, у него что, совсем «крышу» от пьянки сорвало. Мама, дорогая моя! Что же теперь будет? Нет, я не верю в это… Он ходил взад-вперед, отмеряя шагами маленькую камеру и, думал, думал, думал…

Вдруг дверь открылась и показавшийся в проеме надзиратель, приказал:

– Воробьев, иди за мной.

Его завели в служебный кабинет. За столом сидел незнакомый подполковник, а рядом стоял начальник оперативной части Цезарев.

«Сволочи, влепят сейчас пятнадцать суток», – подумал Александр, но вслух равнодушно произнес:

– Где подписать? Только не тяните, ведите назад в камеру.

– Воробьев, не нужно ничего подписывать, я здесь по другому делу, – ответил подполковник, начальник спецчасти колонии, – я прошу тебя крепиться. Пришел официальный документ из управления, твои родители…

– Я уже знаю…

– Знаешь?! Откуда? – перебил его Цезарев.

– Сорока на хвосте принесла, – мрачно ответил Александр, – гражданин начальник, неужели это правда?

– Да. Твои родители погибли.

– Меня отпустят на похороны? – спросил он с мольбой в голосе.

– К сожалению, администрация колонии не имеет таких полномочий, решение принимает управление.

– Они разрешат?

Цезарев замотал головой, а подполковник официально заявил:

– Управление против.

– Ну, почему?! Отпустите хотя бы на час под конвоем. Слово даю, не сбегу.

– Воробьев, тебе сказали – нет! – Резко ответил Цезарев, – это не детский сад. У тебя постановлений в деле уйма и характеристика ужасная. Кто же тебя отпустит. Ты успокойся, возьми себя в руки. Единственно, что я для тебя могу сделать, это выпустить в зону и не наказывать за эксцесс возле столовой. Пойми, не мы принимаем решение, отпустить тебя или нет.

Для Александра такое объяснение было исчерпывающим, он согласно кивнул и, заложив руки за спину, повернулся к двери.

– Прапорщик, – громко позвал Цезарев, – выпусти его.

Ужасная новость уже разнеслась по всей зоне, не оставляя равнодушными заключенных и даже администрацию колонии. Такое пережить очень тяжело, все это понимали и сочувствовали Воробьеву, но помочь ничем не могли. Александр, молча, принимал соболезнования и старался уединиться, ему сейчас меньше всего хотелось общаться с людьми, мысли о гибели мамы не давали покоя.