Дубинка выскользнула из руки офицера и Воробьев, подняв ее, поднес к лицу ошеломленного Бражникова, с иронией в голосе, сказал:

– Дурак, чему тебя только в армии учили? Дать бы тебе по соплям, да срок получать за тебя не охота.

Отбросив дубинку в угол дворика, Александр подошел к двери, и крикнул:

– Старшой, веди меня назад в камеру.

Прапорщик, увидев поднимающегося с земли капитана, изумленно раскрыл глаза и, недоуменно пожав плечами, безмолвно проводил Воробьева до двери карцера.

Когда дверь захлопнулась, Александр все еще был возбужден, но душа его ликовала. У него все получилось, он сдержался во время острого разговора с Кузнецовым, а теперь не дал избить себя этому Шифоньеру. Но, радость быстро сменилась тревогой, он прекрасно знал, что просто так, от него не отстанут, и был прав. Он отчетливо услышал, как по коридору забегали люди, как кто-то с дежурки вызывал по телефону дополнительный наряд контролеров. Александр приготовился обороняться, прижавшись спиной к торцевой стене. Послышался шум открываемого замка, дверь распахнулась настежь… И…Мощная струя воды, выпущенная из пожарного рукава, захлестнула Александра. Воспользовавшись замешательством заключенного, контролеры навалились на него скопом и надели спереди наручники. Били дубинками и кулаками по корпусу, по почкам, стараясь не наносить удары в лицо. Александр, скорчившись, лежал на мокром полу. Расслабившись, он не сопротивлялся, а только прикрывал голову руками.

Заслышав возню и крики в карцере, арестанты из соседних камер подняли шум, дружно поддерживая заключенного Воробьева. Контролеры угомонились и, захлопнув двери, оставили лежать его на бетонном полу.

По изолятору разносились матерные возгласы:

– Твари позорные! Козлы вонючие!

Пожилой старшина, дежурный по ШИЗО, спокойно отвечал на оскорбления:

– Козел не козел, а сто пятьдесят получаю и вас охраняю.

На следующий день в ШИЗО заявился Кузнецов, сопровождаемый двумя прапорщиками, видимо вчерашний «урок» Воробьева кое-чему научил их. Они не решались встречаться с ним поодиночке.

– Ну, что Воробьев, допрыгался, капитан сейчас пишет на тебя заявление, и администрация колонии даст ход бумаге, и опять новый срок за избиение человека при исполнении.

– Не смеши начальник, такого дуболома, пожалуй, изобьешь, я только оборонялся от его дубинки, а вот он неправомерно применил техническое средство. Я ведь могу обжаловать его заявление у прокурора по надзору или, в крайнем случае, написать встречное заявление о моем избиении. Смотри, что твои псы наделали, – Воробьев задрал полу куртки, показывая покрасневшие от ударов бока, веди меня в санчасть, будем побои снимать.

После подлости Кузнецова, с культурного обращения Александр перешел с ним на ты. Подполковник внимательно взглянул на Воробьева и с сарказмом произнес:

– Ишь, какой грамотный. Ну, ладно, будем считать, свое ты получил сполна. Но запомни, станешь применять недозволенные приемы, закуем в наручники.

– Да ладно начальник, не мети пургу, говори, чего хотел и веди назад в камеру.

Подполковник кивком приказал прапорщикам выйти из кабинета, и обратился к Воробьеву:

– Парень ты молодой, да вижу слишком шебутной. Ты бы не борзел сильно, а то ведь я другие меры приму. Со мной надо дружно жить, я на своем веку разных уркачей повидал, еще круче тебя были, и тех обламывал.

– Да, конечно, – произнес с сарказмом Александр, – я видел, как ты на общаке нас обламывал, прячась за спинами вояк. Ломай – это твое дело, только покорности от меня не дождешься, не на того нарвался.

– Воробьев, «Пятерка» это тебе не общак, а строгая зона, и за тобой никто не пойдет. Здесь сами себе головы, и твоя бравада и зазнайство, что ты бунтовал, никого не тронет, а если я, хоть краем уха услышу, что ты подбиваешь мужиков к неповиновению администрации колонии – жди неприятности. Запомни, у меня есть все полномочия: тебя, как опасного преступника, содержать в строгой изоляции от остальных заключенных. А теперь иди и думай, надеюсь, четырех месяцев ПКТ тебе будет достаточно, чтобы поумнел.