– Да. Мы прикасаемся уже не только во снах. Хорошее утро.

– У меня тоже…

Это был тот случай, когда переходишь на «ты» так естественно, что даже замечаешь не сразу. Я спросил:

– Какие у тебя желания по утрам?

– Мои желания подобны джиннам из бутылки.

Я потянулся и присел на кровати.

– Для меня ты точно джинн. Пришла в сон и исполнила желание. А сама сейчас хочешь чего-то… по-настоящему?

Трубка помолчала и ответила задумчивым тоном:

– Здесь и сейчас я поймала момент удовольствия в нашем общении. И хочу, чтобы удовольствие продолжилось дольше момента.

Я встал, натягивая джинсы, и с трубкой в руке пошёл на кухню за сигаретой.

– Одно желание на двоих. Пока ищешь мне имя, может, скажешь своё?

– Разве не ясно? Зови меня Джина.

Звонок в дверь совпал с этим представлением, выводя меня из атмосферы приятного диалога. Я подошёл к дверному глазку и увидел крепкую фигуру Жеки.

– Джина… Джина… На время отвлекусь и займусь твоим удовольствием позже, – появление Жеки возвращало меня к не самым радужным перспективам нового дня.

– Буду ждать, – интонация в трубке прозвучала искренне.

Жека, как всегда, вошёл собранным, подтянутым и невозмутимым. Молча пожав мне руку, он снял кроссовки и направился в кухню. Мы сели друг против друга, я прикурил сигарету.

Ситуация в общем и целом выглядела ясной, а вот развязка, напротив, представлялась крайне непредсказуемой. Так было практически всегда, когда вопрос касался Циклопа, личности неуравновешенной и мало склонной к компромиссам. До сих пор все проблемы, хотя и со скрипом, решались без ущерба для чьего-либо здоровья, но сейчас эта тенденция, похоже, готовилась дать сбой.

Циклоп лишился глаза в уличной баталии далёкого детства и взамен приобрел новое звучное имя. Как со старым именем, так и с новым, он настойчиво гнул линию насилия над миром, и мир периодически отвечал ему тем же, но ни годы отсидки, ни лишние дырки в теле не прибавляли его мышлению гибкости, и он продолжал двигаться по жизни подобно бульдозеру.

В годы разгульной свободы, последовавшие за перестройкой, Циклоп перестроился, как и весь советский народ. Начав с заурядного гоп-стопа, впоследствии он возглавил группировку, контролирующую часть города, в которой обитали и мы с Жекой. У нас имелись свои взгляды на возможности окружающей неразберихи, и упускать их мы не собирались. Наши комбинации мало согласовывались с законом, иногда несли налёт артистизма и почти всегда хорошо пополняли карманы. Сферу интересов Циклопа мы не затрагивали, но он имел на этот счёт своё мнение.

Вообще-то точки зрения различных людей на одни и те же вещи часто отличаются друг от друга; и дело тут, естественно, не в самих вещах, а в том, что находится за этими точками. За точкой зрения единственного глаза Циклопа, в крепко посаженном черепе, находилось довольно примитивное устройство, определяющее его взгляд на мир исключительно в фокусе личной наживы, немедленной и максимальной. Факт существования других точек и других фокусов он упорно игнорировал, и в наших с ним отношениях это с фатальной неизбежностью вело к тому, что мы имели на данный момент: облако сигаретного дыма, Жекин ствол на табурете и тревожное ощущение дня.

– Рано или поздно… – Жека скользил мыслями на параллельных курсах, был лаконичен и, безусловно, прав. Он открыл балконную дверь, впуская свежесть не слишком жаркого летнего дня, которая перебила дымовую завесу. Светило солнце, и на перилах балкона суетились воробьи, чирикая о своих делах, наверняка не менее важных, чем наши.

– Хороший день для смерти, – произнёс Жека, и мне не понравилась холодная отрешённость его тона.