Утренние лучи летнего солнца быстро растопили густую черноту ночи. Новый день нанизывал на них свежие вариации красок и звуков. Верон уснул поздно, но выспался на удивление быстро, чувствуя при каждом отжимании от пола, как бодрая свежесть проникает в его тело.

Они с Журавлём спустились в ресторан позавтракать. После последних событий и ночи трансильванских воспоминаний Верон ощущал их невидимую связь так же отчётливо, как вкус омлета и кофе. В то же время он по-прежнему понимал, что всё это представляло неплохой материал для психиатра, как, впрочем, и любая неразделяемая, как её назвал Кузнец, реальность. Правда, некоторую часть его странной реальности разделял персонаж напротив, который снова заметно волновался и посылал очками встревоженные блики. После того как он несколько раз взглянул на настенные часы, Верон спросил:

– Опаздываешь?

Юноша судорожно мотнул головой, и Верону показалось, что какая-то информация, второй день царапающая его изнутри, уже почти готова прорваться наружу. Ей не хватало лишь лёгкого толчка. Положив нож и вилку на пустую тарелку, Верон заговорил:

– Вполне возможно, что я ошибаюсь, и тогда забудь об этом. Мой вчерашний день получился сплошной доро́гой из знаков. И в этот день попал ты. Хотя правильнее будет сказать, что попал диск с фильмом, который за карман куртки втянул и тебя. Ты когда-нибудь точил карандаши?

Журавль нервно сглотнул. При этом его кадык метнулся вверх, а голова – вниз. Это можно было принять за утвердительный ответ. Верон продолжил:

– Засовываешь в точилку тупой карандаш, вращаешь, чувствуешь, как с каждым оборотом снимается стружка, скрипит грифель, и вынимаешь острый. Очень острый… То же самое второй день происходит с моей интуицией. И эта заточенная интуиция подсказывает, что стоит задать один вопрос. Конечно, если у тебя задание резидента, не ведись. В ином случае окажешь услугу. Что привело тебя к этому омлету?

По ходу тирады юноша производил впечатление раздувающегося воздушного шара. Он был всё ближе к тому, чтобы лопнуть, и вопрос, подобно острому карандашу, вовремя проткнул его оболочку.

Шар прорвало, и поток сбивчивой речи понемногу обрисовал струю событий, прижавшую диск к дверце «мерседеса».

Начало истории Журавля напоминало истории многих исследователей миров, врата в которые открывали различные вещества, расширяющие сознание. Колёса, порошки, грибы и марки активно использовались в качестве ключей для входа в иные реальности.

В конце концов Журавль подсел на ЛСД и проник в галлюциногенный мир ярких осязаемых фантомов. Правда, какое-то время ему удавалось совмещать свои полёты с адекватностью обычному миру, где он учился в университете и даже неплохо сдавал сессии.

Кульминацией стало посещение ночного клуба, который ему настоятельно советовали знакомые экспериментаторы с реальностями. Они восторженно отзывались о новой девушке, вплетающей в рейвовые импровизации диджеев ритм барабана. Журавль попал в клуб и той же ночью ощутил границы своего сознания где-то на окраинах Вселенной. То, что делала Шаманша (так все вокруг называли девушку), невозможно было перевести на плоский язык обычного мира. Но доза, принятая для объёмности восприятия, показалась Журавлю недостаточной; ему захотелось узнать о том, что находится за краями и гранями, поэтому в следующую субботу он подготовился основательнее, и ритм барабана унёс гораздо дальше, чем предполагалось.

Ни утром, ни в последующие дни нащупать перила повседневности не удалось. Мир фантомов смешался с миром, где стояла мебель его квартиры и здание факультета. Журавль осознал что- то невыразимо важное и вселенски глобальное, но для окружающих он банально свихнулся. Он не стал буйным, просто молчал с видом явного помешательства, глядя на легко сходящих с рекламных плакатов женщин и проходящих сквозь стены грациозных животных, которых, кроме него, больше никто не видел. Встревоженные родители обратились к врачам. Психиатр на приёме сам производил впечатление не вполне вменяемого, он поставил заумный диагноз и выписал кучу лекарств.