– Рад, что ты разобрался.

– Да, кстати! Я хотел почитать эту книгу Адель, ты не против?

– Не против? – он достал из-под стопки исписанных бумаг, лежащих на камине, книгу и протянул сыну. Обложка вся вытерлась, даже названия не было видно, уже заклеенный переплёт выглядел потрёпаным. – Твоя бабушка была бы рада, если бы Адель узнала эту историю. Я тоже с удовольствием послушаю.

– Пап, ты же сказал, что книжка в том шкафу, – возмутилась Адель, усаживаясь на пушистый коврик рядом с камином.

– Я кое-что в ней искал, – пояснил дед.

Адель посмотрела на него прищурившись:

– Давайте скорее читать! Пап! Мы слушаем.

«Наверное, все дети гордятся своими родителями, но я считал, что у меня для этого больше причин, чем у остальных. Моя мама, Ида, была физиком, а папа, Рэймонд – историком. Они ещё живы, и в научном ремесле не бывает бывших, но я всё же говорю «были». Я начал писать эти строки спустя двадцать три года после истории, которую собрался рассказать, и этого времени оказалось достаточно, чтобы усомниться, что она вообще происходила с нами. События эти, пусть и сформировали настоящее, стали крепким прошлым, как это обычно бывает со всем, что происходит в мире. Мой отец как раз изучал и описывал такие связи: как одно привело к другому. И прогнозировал, что будет дальше. Наверное, у него я и взял привычку чётко разграничивать прошлое, настоящее и будущее, хоть они и представляют собой единое целое, связанное прочной нитью событий. Эта привычка часто меня выручала. Вот и сейчас я выбираю придерживаться её и говорю «были». Мои родители были учёными. А я – мальчиком, который ими гордился.

Вам случалось испытывать такой сильный страх, который даже не даёт себя опознать? Он маскируется. Он заставляет тебя думать, что всё нормально. Он убеждает, что ничего особенного не произошло. Иначе ты или сойдёшь с ума от испуга, или тебе придётся разбираться со сложившейся ситуацией, что, в общем, всё равно может привести к первому варианту.

Если меня спросить, с чего началась та история, я скажу – со страха. Он сковал меня прямо на полу маминой лаборатории, как я понял позже. Сначала, сговорившись с ним, я был уверен, что мне показалось, что я не слышал то, что слышал или неверно сообразил, что всё это значит. Но холодная спина и странные толчки в грудную клетку как бы намекали получше присмотреться к происходящему.

Тем утром мама должна была вернуться из экспедиции – за это я любил пятницы. Несколько раз в году они становились внеочередным выходным: мы с папой готовили традиционный по случаю общего воссоединения завтрак и встречали маму уже практически за столом, потому что простые драники с беконом и капустным салатом по её рецепту получались невозможно аппетитными. Мы засиживались до обеда, обсуждая всё, что произошло с нами за время разлуки. Но историй хватало до самого вечера, и тогда наша троица, взяв термос, отправлялась на прогулку.

И вот долгожданная пятница наступила. Я проснулся пораньше, чтобы дописать сочинение, которое нам задали на понедельник. У телефона были другие планы: он всё утро настаивал, чтобы я отложил это занятие.

– Анди! Анди!

– Мама вернулась? – я бежал по лестнице вниз, на кухню.

– Нет, Анди, послушай, мне нужно выйти. Ненадолго. Тебе есть, чем заняться, пока меня не будет?

– Я хотел дописать сочинение.

– Отлично, пиши. Пиши, а если допишешь раньше, чем я вернусь, ты дождись меня и… Или маму, пожалуйста. Никуда не выходи, ладно? Договорились?

Отец делал ещё много чего: надевал куртку, искал ключи от машины, терял их и снова находил, рылся в каких-то бумагах.