Я представлял, как отец сидит и смотрит в одну точку остановившимся взглядом. О чем он думал? На что решался? Я бы ни за что не осмелился подсмотреть.

Иногда его шаги останавливались за дверью в мою комнату. Скрип половиц, звук его дыхания. Как-то он простоял так целый час. Прислушивался. Ждал, когда я засну. В какой-то миг дверная ручка начала поворачиваться. Я набрал полные легкие воздуха, крик застрял в пересохшем горле. Дверь распахнулась, и там была мама.

В такие моменты я почти хотел, чтобы их не стало: и отца, и его двойника. Чтобы он покончил с собой, как отец Рэнди Скотта, который повесился в лесу и провисел день на жаре. Когда его нашли, он весьма потерял форму: лицо раздулось, потемнело и было облеплено мухами, а во рту торчал кляп со следами рвоты. Рэнди рассказал нам все, когда мы возвращались с реки, катя велики рядом с собой – было слишком жарко, чтобы крутить педали.

Джозеф Митчелл действительно повесился, только годом позже.

В начале мая, за неделю до того, как я попал в больницу, отец пришел ко мне ночью. Открыв глаза, я увидел, что он стоит возле моей кровати. Высокая всклокоченная фигура, резко пахнущая виски. Это был тот, второй, который торчит в гараже и крушит мебель до утра. Мой мочевой пузырь тут же посоветовал мне расслабиться. Сырое одеяло, сырая простыня, пижама, матрас. Уютная сырость.

Но у двойника был голос отца – тихий и мягкий, которым он читал мне на ночь и командовал передать гаечный ключ. Он подоткнул мне одеяло, говорил со мной.

Через неделю я проснулся посреди ночи от першения в горле и спустился на кухню глотнуть сиропа из корня солодки. Во время приступов кашля мама давала мне сироп солодки; когда она отворачивалась, я мог хлебнуть прямо из баночки – вязкий, сладкий, парализующий яд. Потом я узнал, что лакричные конфеты делаются из корня солодки, и с тех пор не прикасался к сиропу. Хотя, конечно, причина была в другом.

Кто-то стоял сбоку от двери.

– Мама?

Фигура чем-то махнула в мою сторону, будто отгоняла муху. Что-то горячее полилось на пижаму, застучало по полу. «Это сироп», – подумал я. Вязкий, сладкий, парализующий. И опустился на колени, не издав ни звука. Я глотнул из баночки и пролил на пижаму, вот в чем дело.

Долгий миг отец смотрел на меня, а я – на него. Затем зажал мою рану пальцами и завопил:

– Ди, вызывай «Скорую», Дэнни порезался!

Если бы не быстрота реакции отца, я бы умер в течение трех минут. Ах да, будь порез чуть выше, у меня не было бы ни единого шанса.

Я сказал, что взял нож, чтобы открыть крышку на сиропе от кашля. Полицейские и социальный работник явно были недовольны моим рассказом. Но я не жертва, понимаете? Никогда ею не был.

Меня словно хлопнули по лицу сырым полотенцем, от которого по телу расползся липкий холод.

– Зак? – пробормотал я, в первые мгновения решив, что нахожусь в доме в Ньюарке и брат дерзнул подкрасться ко мне и отомстить за… В общем, поводов у него всегда хватало.

Перевернувшись на бок, я схватил его за руку. «Попался, говнюк», – застряло в горле, когда рука прошла сквозь воздух и сжалась в кулак.

Я открыл глаза. Комната полнилась тенями. Что-то необъяснимое, но совершенно ощутимое заставило мой желудок заледенеть.

– Говард?

Меня схватили за ноги и выдернули с кровати. В легких образовалась жуткая пустота. Свет ударил в лицо. Когда я попытался встать, Холт поставил колено мне на грудь.

– Слезь с меня, ты, сука! – прошипел я, временно ослепнув.

Он обыскал меня. Когда наконец его чертово колено исчезло с моей груди, я вскочил и смотрел, как он переворачивает матрас.

– Что ты делаешь? Как видишь, матрас сухой. Трезвым я, как правило, не дую под себя. Хотя пятна там все же есть. Знаешь, по ночам бывает очень одиноко.