– Начинается, – прошептал голос у его локтя, в котором он с трудом узнал голос своей тети.

Он кивнул в знак согласия, доставая часы, чтобы засечь время. Было за пятнадцать минут до полуночи; он сделал точную запись о том, что произошло, в своем блокноте, поставив свечу в футляре на пол, чтобы сделать это. Потребовалось мгновение или два, чтобы надежно прислонить его к стене.

Тетя Джулия всегда заявляла, что в этот момент она на самом деле не наблюдала за ним, а повернула голову во внутреннюю комнату, где ей показалось, что она услышала какое-то движение; но, во всяком случае, оба положительно согласились, что раздался звук торопливых шагов, тяжелых и очень быстрых – и в следующее мгновение свеча погасла!

Но для самого Шортхауса это было нечто большее, и он всегда благодарил свою счастливую звезду за то, что это пришло к нему одному, а не к его тете тоже. Ибо, когда он поднялся, согнувшись, чтобы удержать свечу, и прежде чем она действительно погасла, чье-то лицо приблизилось к нему так близко, что он почти мог коснуться его губами. Это было лицо, исполненное страсти; мужское лицо, смуглое, с грубыми чертами и злыми, дикими глазами. Оно принадлежало обычному человеку, и, без сомнения, было злым в своем обычном, нормальном выражении, но когда он увидел его, наполненное сильными, агрессивными эмоциями, это было злобное и ужасное человеческое лицо.

Не было никакого движения воздуха; ничего, кроме звука торопливых шагов – ног в чулках или в шлепанцах; появления лица; и почти одновременного гашения свечи.

Невольно Шортхаус негромко вскрикнул, едва не потеряв равновесие, когда его тетя вцепилась в него всем своим весом в один момент настоящего, неконтролируемого ужаса. Она не издала ни звука, а просто схватила его всем телом. К счастью, однако, она ничего не видела, а только слышала топот ног, потому что почти сразу же к ней вернулось самообладание, и он смог высвободиться и зажечь спичку.

Тени разбежались во все стороны перед ярким светом, и его тетя наклонилась и нащупала портсигар с драгоценной свечой. Затем они обнаружили, что свеча вовсе не была задута; она была раздавлена. Фитиль был вдавлен в воск, который был расплющен, как будто каким-то гладким, тяжелым инструментом.

Как его спутница так быстро преодолела свой ужас, Шортхаус так толком и не понял, но его восхищение ее самообладанием возросло в десять раз и в то же время подпитывало его собственное угасающее пламя – за что он был, несомненно, благодарен. Столь же необъяснимым для него было свидетельство физической силы, свидетелями которого они только что стали. Он сразу же подавил воспоминание об историях, которые он слышал о "физических медиумах" и их опасных явлениях, так как если это было правдой, и если его тетя, либо он сам невольно были физическими медиумами, это означало, что они просто помогали сосредоточить силы дома с привидениями, уже заряженного до краев. Это было все равно, что ходить с открытым пламенем среди открытых складов пороха.

Поэтому, стараясь как можно меньше размышлять, он просто снова зажег свечу и поднялся на следующий этаж. Рука в его руке дрожала, это правда, и его собственная поступь часто была неуверенной, но они продолжали идти, и после тщательного обыска, ничего не обнаружившего, они поднялись по последнему лестничному пролету на самый верхний этаж.

Здесь они нашли идеальное гнездышко из маленьких комнат для прислуги, со сломанными предметами мебели, грязными стульями с тростниковым дном, комодами, треснувшими зеркалами и ветхими кроватями. В комнатах были низкие наклонные потолки, уже завешанные кое-где паутиной, маленькие окна и плохо оштукатуренные стены – удручающий и унылый вид, который они были рады оставить позади.