«Мама, мамочка», − прошептала Марина. − «Как мне тебя не хватает. Как ты мне нужна сейчас. Будь ты со мною рядом, мне было бы совсем не страшно. Я бы все перенесла и вытерпела. Я была бы сильнее и решительнее. Я бы не была такой безвольной куклой, которую ведут за руку и не дают самостоятельно делать выбор. С твоей поддержкой, я уже давно бы разорвала эту удушающую петлю на моей шее. Я просто убежала бы к тебе, и ты меня спасла от него.»

Она неожиданно вспомнила рыдающего Алима у могилы матери, но еще отчетливей, ей вспомнилось рука, которая ненавязчиво поддерживала ее локоть. Эта рука постоянно была ее опорой, и ей необязательно было поворачиваться и благодарить спутника за поддержку. Она и так знала, что рука в темном пальто принадлежала Антону. Он и его отец, взяли на себя всю организацию похорон. Валерий Семенович, сразу отказался от денег, что собрали Марина с Алимом. Он мягко, но настойчиво пресек все попытки, расплатиться с ним, и предложил, на эти деньги поставить хороший памятник. Ее отчим был слишком слаб, чтобы сопротивляться властному седоволосому и невероятно высокому Валерию Семеновичу, в дорогом костюме и с мобильным телефоном, что было абсолютной роскошью в их городке. Поникший Алим был ему по грудь, отчего казалось Марине, что настигшее горе его беспощадно раздавило. Бедный Алим. Он едва держался на ногах, и все время закрывал руками свое лицо. Он не хотел показывать, как дрожали его губы и опухли от слез и без того узкие глаза. В этой толпе людей, которые пришли хоронить ее мать, она видела двух его братьев, которые приехали за ним, чтобы увести его обратно, на свою родину. Сейчас, Марина понимала, что это было единственное верное решение, для отчаявшегося Алима, его нельзя было оставлять одного, ему, как никогда, нужна была поддержка его семьи. Он оказался настолько слаб, что Марине это безумно помогло в тот период, которая считала, что в данный момент, приняла на себя материнскую обеспокоенность и жалость, словно Алим, на короткое время, стал ее маленьким ребенком. Именно такое внимательное сочувствие к Алиму, неподдельное уважение и помогли ей выстоять и не сломаться в те горькие, черные дни.

А на улице, перед погрузкой гроба в машину, услышала, как две женщины вполголоса, стояли рядом с ней и не стесняясь, ее же и обсуждали. Это было так дико и так прямолинейно, что она не верила своим ушам.

− Такая молоденькая, только закончила школу, что с ней будет?

− Не было отца, теперь и матери нет. Сирота горемычная.

− Ох, не говори, не говори.

− Как же она теперь одна, тот, смотри, еле на ногах держится.

− Алим-то? Увезут его, говорят. Квартира все равно у нее останется.

− А то! Единственная дочка! Все ей.

− Ты посмотри, слезы то не льет, крепится.

− Опухшее лицо, наревелась, поди уже.

− Бедная, бедная.

− Сиротинушка.

Тогда она крепко стиснула свои зубы и не решилась повернуться к теткам в укор. Она только почувствовала, как в поддержку, ее локоть опять крепко сжала чужая рука в черном пальто.

Это были и вправду, черные дни. Марина была сама не своя, совсем плохо соображала и не до конца понимала все несчастье, что обрушилось на их маленькую семью. Будто во сне она поехала на кладбище, стояла около могилы и не мигая смотрела, как закапывают свежей черной землей деревянный гроб.

Потом так же, словно во сне, она приехала домой, где эти две болтливые тетки уже накрыли на стол и расставили на каждую тарелку по бутылке водки. Она помнит, как ее посадили на стул в центре стола, где по одну руку от нее сидел Алим, а по другую, Антон. Она сидела и не поднимала головы, чтобы не видеть чужие сочувствовавшие или просто любопытные взгляды. Алим тогда быстро напился и его осторожно вывели в другую комнату, где благополучно оставили спать на кровати. Марину тоже заставили выпить целую рюмку водки и теперь она сидела и клевала носом, сказывались бессонные ночи, которые она проводила в слезах, в своей комнате на подоконнике. Мельком, она видела Аньку, та пришла в школьном темно-синем костюме. Она хотела обнять ее, но Антон даже не дал им поговорить, он неотлучно находился рядом с Мариной.