Одним ветреным воскресным утром, в самом конце сентября, он проснулся, выпил кружку воды, поднялся к себе в кабинет и принялся вычёркивать всё ненужное и второстепенное.

К концу дня получился рассказ. Александр отнёс его на почту.

– Барышня, будьте любезны… мне необходимо отправить данную рукопись в Петербург, в адрес журнала «Царскосельская Лира».

– Да, конечно, мы упакуем и отправим.

Когда бывший поручик выходил на улицу, служащая окликнула его:

– Вы забыли подписать бандероль.

Он вернулся, взял в руку перо и размашистым почерком вывел:

«Александр Куприн».

Забавный случай произошёл в одном из дачных посёлков нашей области. События, восстановленные нами буквально по крупицам, дают пищу для самых разных размышлений: от меркантильно-житейских рассуждений о вреде алкоголя до обобщённо-философских разглагольствований о круговороте добра и зла в мире.

Я дачный посёлок охраняю. Нет, не всю, конечно, жись, но что до этого было, уже смутно помню. Молодость была шальная. А теперь вот.

Прибегает ко мне Верка, продавщица наша. У нас тут один магазинчик, там и хлебушко, и пряники, и макароны – всё покупают. И если надо покрепче, тоже к Верке бегут. Вот такая вся раскрасневшаяся и с порогу:

– Михалыч, мне наша мелкотня местная (это она так ребятишек из нашего посёлка зовёт) стодолларовую купюру принесла, – запыхавшись, вываливает на меня подруга, – мороженое им подавай. Сопливые совсем, старшему десять исполнилось. А туда же, права качают: Товар – деньги – товар! Во с каким лозунгом на меня наскочили, когда их за нашими русскими деньгами к родителям отправила.

– Откуда у детворы Бенджамин Франклин? – спрашиваю.

– Ка-акой Джамин? – перебивает Верка.

– Ну, на американской банкноте президент ихний, старый – Бенджамин Франклин! – поясняю.

– Ну так бы сразу и спрашивал. Говорят, нашли. Слыхала, будто у них и ещё есть. Вот теперь детки-то какие!

Сторож Михалыч говорит уверенно с растягом, как человек бывалый. Обо всём судит свысока. В его речи много разговорных и просторечных слов.

Вот ведь не поверишь, приехали с Коляном в Кедровку. Николай, он спокойный, сам знаешь, будто тормозной. Мы его так и зовём промеж собой Слоули Даун. Просишь его воды принести, он молчит. То ли не слышал, то ли не понял, то ли разговаривать не хочет. Одно слово – «Тормоз»! У Никиты в Кедровке чумовая баня, прямо на воде. Покачивается на волнах, а из парилки можно сразу в реку сигануть. По высшему классу всё сделано. Приехали мы, значит, с Коляном, у Никиты уже всё готово. Ну, мы сразу в баньку. Выпили, закусили, снова выпили. Проснулись, надо опохмелиться, а нечем. Никита спрашивает: «Деньги есть?» Я к Коле, мол, бабосы гони, он молчит. Я его по карманам, нашёл несколько сотенных, спрашиваю: «Я возьму на опохмел?» Он молчит, но молчание, как известно, знак сам знаешь, чего.

Пошли мы с Никитой до магазина, идём, болтаем. Оглянулся я, а Колька за нами тащится. Когда я маленький был, у бабушки кот жил. Так если его не закрыть, он обязательно за тобой увяжется. За бабушкой и в магазин, и в лес ходил. Такой прилипчивый. Вот и Коля тянется за нами. А я-то думал, он посидит, баньку и наши вещи поохраняет. Дошли мы, значит, до магазина, потрепались с весёлой продавщицей Веркой. С Никитой она, видать, накоротке, а я-то её в первый раз видел. Шустрая бабёнка, за словом в карман не полезет. Идём мы весёлые, предвкушаем новое застолье. Благо, мешать некому. Мы с Коляном жён в Турцию отдыхать отправили, а сами к Никите в баньку. Не нужен нам берег турецкий. Коля идёт за нами, улыбается чему-то своему. Вдруг у Никиты хохот будто отрезало. Вижу, накрыло его не по-детски, и лицо у него будто оплывает: не просто выражение меняется, а всё уходит куда-то вниз. Смотрю на него, смотрю, куда он смотрит. И тут до меня доходит, бани-то нет. А там наши вещи, закусь опять же. Никита вдруг по карманам хлопать начал и говорит: