Не задумываясь, я задаю вопрос, который вертится у меня на языке:
– Что заставило вас вернуться?
Взгляд Мари-Лин устремляется куда-то на паркинг за окном кафе, а затем вновь возвращается ко мне.
– Я скажу сейчас ужасную банальность, но сбежать проще всего. Это можно сделать по щелчку пальцев и дает огромное облегчение. Ты уверен, что это другие исчезли. Все становится простым или кажется таковым, потому что мозг избавился от ответственности. Но потом ты приходишь к выводу, что здесь или где-то еще все то же самое. И когда наконец приходит осознание, что лучшее решение – это вернуться, тут-то и подстерегают трудности. Самое тяжелое – это появиться вновь на глазах тех, кто тебя знает. Хотя мне очень хотелось назад, возвращение стало шагом в действительность, к моим ошибкам и упущениям. Нужно было извиниться перед близкими, которых я ранила. Объяснить мое отсутствие. Признаться казалось мне невозможным. Даже думать об этом было болезненно. А сделать? Вот почему многие не решаются, даже если чувствуют себя погрязшими в собственной лжи.
Она косится на Тимоте, как будто в поисках его одобрения.
– И как же вы все-таки вернулись?
– Я не вернулась по собственной воле, – кривится она. – Я сделала так, чтобы меня нашли. Я забралась не слишком далеко, на самом деле всего лишь в Бове, затерялась в городе побольше. Вместо того чтобы спрятаться, я, наоборот, всячески себя демонстрировала. Это выглядело слегка нарциссично, но мне хотелось, чтобы меня начали искать. Позволить им найти меня означало, что они хотели меня вернуть, и это меняло контекст происходящего.
Мари-Лин замолкает, покраснев. Она смотрит на часы, потом на Тимоте.
– Мне очень жаль, но пора идти. Я счастлива была с тобой познакомиться, Марго. Надеюсь, что ты рано или поздно найдешь объяснение, почему твоя мама исчезла.
– Спасибо вам, – пытаюсь сказать я, но она уже ушла.
Я плыву в ватной тишине. Признания Мари-Лин меня потрясли, но главный вывод, который я сделала, был в той самой фразе, так зацепившей меня. Позволить им найти меня означало, что они хотели, чтобы я вернулась, и это меняло все.
Мне внезапно сдавливает горло. А вдруг моя мать все эти годы ждет, когда мы ее найдем, а мы-то думали, что она не хочет, чтобы мы ее обнаружили?
Церковный колокол бьет по ушам. Громкие голоса раздаются в переулке. Вдалеке лает собака. Жизнь прокладывает себе путь посредством громких звуков. Кошмар, в который я периодически погружаюсь, исчезает, как волна, намочившая пляж. В это неуловимое мгновение между сном и явью моя память оживает. Год назад я покинула свою жизнь. Мою великую любовь. Моих дорогих девочек. Мой дом. Мою личность. Искали ли они меня?
Что случилось? Я помню лишь немногое. Я могла бы, конечно, восстановить воспоминания, но потеря памяти предотвращает возвращение к одним и тем же мучениям. Очевидно, и мне ли это не знать, что мы ничего не забываем; просто больше не вспоминаем об этом, и все. Но все-таки я думаю, что мне надо выдавить из себя слова, хотя бы на бумаге, чтобы освободиться.
Мирное существование, которое я создала сама себе близ Поля и Марго, разбилось вдребезги во время родов. После того как Селию извлекли из моего чрева, во мне вновь поселился ком ярости. Сжатая спираль распрямилась и взорвала меня, расчленила, разодрала на куски.
Повседневность показалась еще более удушающей, чем когда-либо. Я сражалась за право быть собой, женщиной, которую любил Поль, мамой моим дочкам… потратив все силы на эту единственную цель. Но оно давило все сильнее, пока не разбудило где-то глубоко у меня внутри те самые силы. Вместе с ними пришли бессонница, мигрень, смута в душе, периоды утраты рассудка.