Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 11 октября 1830 г. Болдино.

19 окт., сожж(ена) Х песнь (Евгения Онегина).

Пушкин. Пометка в черновой тетради.

Рус. старина, 1884 г., т. 44, стр. 339.

Я сунулся было в Москву, да, узнав, что туда никого не пускают, воротился в Болдино да жду погоды. – Ну уж погода! Знаю, что не так страшен черт, як его малюют; знаю, что холера не опаснее турецкой перестрелки, – да отдаленность – да неизвестность – вот что мучительно. Хоть я и не из иных прочих, так сказать – но до того доходит, что хоть в петлю. – Мне и стихи в голову не лезут, хоть осень чудная, и дождь, и снег, и по колено грязь.

Пушкин – П. А. Плетневу, конец октября 1830 г. Болдино.

Посылаю тебе, барон, вассальскую мою подать, именуемую цветочною, по той причине, что платится она в ноябре, в самую пору цветов. Доношу тебе, моему владельцу, что нынешняя осень была детородна, и что коли твой смиренный вассал не околеет от сарацинского падежа, холерой именуемого, то в замке твоем, «Литературной газете», песни трубадуров не умолкнут круглый год. Отец мне ничего про тебя не пишет, а это беспокоит меня, ибо я все-таки его сын, – т. е. мнителен и хандрлив (каково словечко?). Скажи Плетневу, что он расцеловал бы меня, видя мое осеннее прилежание.

Пушкин – бар. А. А. Дельвигу, 4 ноября 1830 г. Болдино.

В Болдине, все еще в Болдине! Узнав, что вы не оставили Москвы, я взял почтовых лошадей и отправился. Выехав на большую дорогу, я увидел, что настоящих карантинов только три. Я храбро явился в первый (Сиваслейка, губ. Владимирская); инспектор спрашивает мою подорожную, сообщив, что мне предстоит всего шесть дней остановки. Потом он бросает взгляд на подорожную: «Вы не по казенной надобности изволите ехать?» – «Нет, по собственной самонужнейшей». – «Так извольте ехать назад, на другой тракт, здесь не пропускают». – «Давно ли?» – «Да уж около 3-х недель». – «И эти свиньи, губернаторы, не дают этого знать?» – «Мы не виноваты-с». – «Не виноваты! а мне разве от этого легче?» Нечего делать – еду назад в Лукоянов, требую свидетельства, что еду не из зачумленного места. Предводитель здешний не знает, может ли, после поездки моей, дать мне это свидетельство. Я пишу губернатору, а сам, в ожидании его ответа, свидетельства и новой подорожной, сижу в Болдине да кисну. Вот каким образом я проделал 400 верст, не сделав шагу от моей берлоги.

Я совсем потерял мужество, и так как у нас теперь пост (скажите матушке, что этого поста я долго не забуду), то я не хочу больше торопиться; предоставляю вещам идти по своей воле, а сам останусь ждать, сложив руки. Мой отец все мне пишет, что моя свадьба расстроилась. На днях он уведомит меня, может быть, что вы вышли замуж. Есть от чего потерять голову.

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 18 ноября 1830 г. Болдино.

Вот я и в карантине, с перспективою оставаться в плену четырнадцать дней – после чего надеюсь быть у ваших ног… Я в карантине и в эту минуту не желаю ничего больше. Вот до чего мы дожили – что рады, когда нас на две недели посадят под арест в грязной избе к ткачу, на хлеб и на воду!

Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 2 декабря 1830 г. Платово.

Милый! Я в Москве 5 декабря. Нашел тещу, озлобленную на меня, и насилу с нею сладил, – но, слава богу, сладил. Насилу прорвался я и сквозь карантины – два раза выезжал из Болдина и возвращался. Но, слава богу, сладил и тут. Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы Онегина, 8-ю, 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: Скупой Рыцарь, Моцарт и Сальери, Пир во время чумы и Д. Жуан. Сверх того, написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все (весьма секретное): написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется – и которые напечатаем также Anonyme – под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает.