И это могло бы быть рецептом длительного успеха, если бы ему следовали хладнокровно и не портили его идеей об англосаксах как об избранном народе. Так, министр финансов в администрации Полка заявлял, что, несмотря на любые препоны, в конце концов «превосходство нашей англо-кельтско-саксонско-норманской расы приведет народы к великой конфедерации, которая в конечном итоге охватит всю Землю». Но даже тогда, как утверждает Мид в главе «Протоколы гринвичских мудрецов», несмотря на наличие неких узнаваемых общих принципов, ни о каком четком генеральном плане не могло быть и речи.
Получилось так, что, просто следуя логике своей географии, культуры и общества, британцы, а затем и американцы получили в свои руки бразды правления миром, для которого требовалась гибкая и долговременная форма глобальной власти, и в отличие от других ведущих держав они были намного лучше подготовлены к выполнению этой задачи.
Эти другие державы могли лишь отвечать с завистливой злобой, замешанной на обиде и разочаровании. В самой сырой части книги, главе под названием «Как они нас ненавидят», Адольф Гитлер и «Карл Маркс, Шарль Бодлер и папа римский Пий IX» оказываются сваленными в одну кучу, образуя нестройный антизападный хор, а Мартин Хайдеггер, какое-то время завершавший свои письма словами «Heil Hitler!», преподносится в качестве одержимого антиамериканца. И это сделало его (Хайдеггера) «весьма популярным среди западных коммунистов» (благодаря усилиям Жан-Поля Сартра), а затем и у «новой волны на мусульманском Ближнем Востоке у тех, кто считает его принципиальный антиамериканизм полезным инструментом». И так далее, причем все преподносится в такой манере, будто это общеизвестные вещи, не требующие никаких ссылок на источники.
В результате складывается ощущение, что англоговорящее общество оставалось необычайно последовательным в прагматичном понимании своего священного предназначения. В сравнении с его рабочими принципами даже самые изощренные его противники казались ископаемыми и безнадежно застрявшими в прошлом. Словно предвосхищая открытия современной физики, разделение между меняющимися поверхностными явлениями, наблюдение которых зависит от способа измерения, и более глубокой реальностью, которой удается ускользать, оставаясь по-настоящему непознанной, исторически служило отличительной чертой англоговорящего мышления. В своей деятельности капитализм опирается как раз на такую двухслойную структуру: головокружительное пересечение новаторских, внешне анархичных действий, направленных на достижение конкурентных преимуществ, скрывает ряд основополагающих правил, которые остаются неизменными. Приводимый Мидом пример того, как разведение креветок ведет к уничтожению мангровых болот Юго-Восточной Азии ради удовлетворения ненасытного американского спроса и в конечном итоге к самоуничтожению, свидетельствует, скорее, об общей иррациональности субъективной, руководствующейся потребностями рынка рациональности, хотя автор и не заходит в своих выводах так далеко.
Политическая культура англоговорящего общества также не имеет ничего общего с чем-то постоянным и неизменным; она действует почти невесомо, будучи «совокупностью политических ценностей, способной вмещать в себя противоположные интересы, не приводя при этом к взрыву». Партийная система, которая служит внешним проявлением такой культуры, всего лишь задает условия для достижения устойчивой гибкости. «Классовая напряженность может ослабляться и смягчаться; после „позолоченного века» „баронов-разбойников» прогрессивный подоходный налог, отвечавший воле большинства, позволил восстановить социальное равновесие». Ни одно соперничающее государство, пытающееся сравниться с Западом и насаждающее для этого централизованную власть, не способно справиться с таким отсутствием принципиальной линии.