– Спасибо, – сказал я, спустя целую вечность и отдал Андрею Андреевичу блокнот, закрыв вселенную, остановив в ней время, жизнь. А он забрал его и под подушку сунул, вот так вот запросто, как скучную игрушку, совсем как наш, наверно, Бог. Я посмотрел в окно и, понял, что на город опустился вечер. Космос очень искажает чувство времени.

В палату вошла Вера Павловна, она привезла мне ужин, она всё так же улыбалась, и я смотрел на неё, как на инопланетного пришельца. Чёрт возьми, товарищ Власов! Вы что же делаете, вы же – гений!

– Вы что так смотрите на меня? – обратилась медсестра ко мне, слегка даже покраснев.

– Смотрю на вас, как на человека из другой вселенной, – честно я ответил.

– Да бросьте, – махнула она рукой, – вот, лучше скушайте котлетку, – а щёки всё же покраснели ярче.

– Я брошу, конечно, но жизнь есть жизнь и в ней столько всего, что не охватить и взглядом, – сказал я, первое, что приходило мне в голову, а в этот момент брал ложку (почему-то) и ставил на специальный кроватный столик тарелку с котлетой и варёной гречей. – А если вдруг начнёшь приглядываться, то не хватит времени чтобы всё вокруг рассмотреть и понять. Вот и глядим мы мельком что вокруг, не дальше собственного носа, не видя красоты вокруг. И хорошо, что на свете есть художники, те люди, кто покажут нам что есть вокруг и красота, и страх, и ужас, и любовь. Правда ведь, Вера Павловна?

Но Вера Павловна уже к тому моменту вышла, наверное, пошла по своим медсестринским делам. А Власов, улыбаясь собирался вслед за ней, на ужин. Он вышел, он не проронил ни слова, лишь в тапки сунул старческие стопы да шаркая направился с палаты вон. И я остался здесь один, при свете ламп в четыре тысячи люмен, да с гречей на тарелке. Я всё доел, поставил столик рядом, а посуду на тумбу, я посмотрел на сломанную ногу, закутанную в гипс, обвёл зелёные стены взглядом, да лёг, чтобы уснуть, что мне теперь ещё осталось?

И вдруг, сквозь мрак я слышу голос, я чувствую, как кто-то треплет за плечо и, бросив акваланг, выныриваю из пучины сна во мрак больницы, где лишь в окне я вижу отблеск фонаря, до рядом на соседней койке вкрадчивый храп Андрея Власова.

– Можно я посижу рядом с вами – услышал я тихий шёпот, едва поняв, что рядом Вера Павловна, в белом халате, как призрак чего-то несбывшегося, как призрак чего-то прошедшего мимо, как призрак.

– Вам чего не спится? – спросил я её в ответ.

– Мне не положено, – ответила она. – Но, на самом деле, – продолжила она через пару секунд, – мне просто приснился страшный сон, в котором нашу больницу захватил какой-то вирус, и мы не можем выйти из помещений, мы должны оставаться внутри и ждать, когда придёт помощь. Но помощи нет, а люди умирают, царапая стены от боли, кровью что-то пишут на полах, а кто-то прыгает с окна… И я, в слезах, в опустошении локальной эпидемии, слышу голоса и вижу, как по коридорам крадутся вирусы. Чёрные, злые, с оружием в руках. – Вера Павловна замолчала и, во тьме я видел, как по щеке её стекает стразинка слезы. – Бред конечно, но до чего же страшный бред! – Добавила она, закрыв ладошками лицо.

– Полно, Вера Павловна, найдёте же из-за чего расстроиться – сон страшный. – Я почему-то положил ей руку на коленку и начал гладить. – Это же просто сны, а все сны остаются во сне.

– А если эти кошмары не останутся во сне? – сказала вдруг она, отняв ладони от лица. – Вдруг это всё на самом деле будет здесь? Если вирусы найдут дорогу в этот мир?

– Ну, тогда, наверное, нам будет страшно, – ответил я и, думал действительно так.

– Однажды, десять лет назад, я видела странный сон. В том сне я бегала по полю в поисках собаки, у меня была в детстве собака – золотистый ретривер по кличке «Забой».