— Ты лучше беспокойся, чтобы она чего-нибудь не того от скромняшки не переняла. Если мелкая начнет краснеть и мямлить, у меня хвост отвалится. Точно тебе говорю!

Волк едва заметно улыбнулся… не улыбнулся даже, а чуть дернул уголком губ, но это был определенно хороший знак.

***

Форма городской стражи мне шла. Так шла, что сначала я полчаса крутилась перед зеркалом в женской раздевалке, пока туда не заглянули какие-то девушки и не спугнули меня. А потом еще примерно столько же крутилась перед волком. Пока ему не надоело.

— Успокойся, — велел он, не поднимая головы. — И сядь, или я прикую тебя наручниками к стулу.

— Наручниками к стулу? — Я пригладила на боках ткань кителя и спросила весело: — Это то, что у людей называют постыдными развлечениями?

Хельму зажмурился, массируя правый висок, и потребовал:

— Превращайся и уходи. Ты мне мешаешь.

— Шутишь, что ли? Как я могу сейчас превратиться? Ты хоть представляешь, когда у меня в последний раз были такие шикарные сапоги?.. Никогда! Я и подумать не могла, что обувь бывает настолько удобной.

Босиком, конечно, было лучше, но не зимой, когда сквозь снег и лед все равно ничего, кроме холода, не ощущается.

Волк ниже склонился над бумагами. Потоптавшись еще немного перед его столом, я отошла к окну.

В кабинете были диванчик в углу и целых два стула, стоявших вокруг этого убогого островка, выступающего из стола командора, но удобнее всего мне было почему-то именно на подоконнике.

В недолгой тишине волк успел просмотреть четыре документа. Два из них подписал, один отложил в отдельную стопку, а еще один смял и выкинул в мусорную корзину.

Молчать дольше у меня не получилось.

— Ты уже решил, куда отправишь детеныша?

Я сидела на подоконнике, почти касаясь спиной холодного стекла и болтая ногами в воздухе. Добротные сапоги приятной тяжестью ощущались на ногах. Я не знала, как Хельму получил эту форму, что наговорил кладовщику и как отметил мою обновку в документах, но точно знала, что не верну ее. Ни за что не расстанусь с этим удивительным ощущением полной защищенности.

Кажется, я начинала понимать, почему людей так смущает чужая нагота. Наверное, в такие моменты они ощущают чужую незащищенность и уязвимость… Должно быть, очень неловко чувствуешь себя, когда сам надежно укрыт тканью, а кто-то рядом — нет.

— К брату, — Хельму ответил после недолгой заминки, словно решил это вот только что. — Стая — самое безопасное место, а у Эдит есть шанс пробудить зверя. Она не безнадежна, и от нее не отказались, значит, помогут.

— От тебя отказались?

Волк дернул плечом и вернулся к бумагам, не желая отвечать. А я не желала сдаваться.

— Из-за того, что зверь не проснулся?

Он молчал.

— Вот так просто взяли, и… все?

Я не понимала, почему меня это так поражает. Мой опыт семейных отношений нельзя было назвать положительным, да меня чуть родная мать не съела! Но Хельму… сколько ему было, когда от него отказались?

Соскользнув с подоконника, я подошла к волку — сапоги громко стучали по каменному полу, мне еще предстояло научиться нормально в них ходить — и с чувством потрепала его по голове, взъерошив жесткие светлые волосы.

Хельму напрягся, но руку мою не скинул.

— В каком возрасте обычно просыпается зверь?

— В двенадцать.

Я не знала, сколько точно было лет детенышу, но на всякий случай забеспокоилась.

— Слушай, а может, не будешь отдавать мелкую стае? Вдруг не вернут?

— Вернут, — спокойно и уверенно ответил волк. И я как-то сразу подумала: ну конечно, вернут, а если только попытаются себе присвоить, я им все их поселение сожгу… не стоит им даже связываться с бешеной огнеопасной тарсой.