У нее даже имя было раздражающее — Флоренс.

Разве у кого-то в форме городского стражника могло быть такое нежное имя, насквозь пропахшее цветами?

Я по собственному опыту знала, что безобидный внешне — не значит беспомощный или неопасный. Я старалась всегда быть настороже и не недооценивать возможных врагов, но рядом с Флоренс весь мой здравый смысл подыхал в муках.

Эта цветочная улыбашка полностью украла внимание Эдит и от этого бесила меня с каждым днем только сильнее.

Усадив меня на самый верх круглой напольной вешалки, волк снял с крючка свое пальто и, надевая его, строго спросил:

— Что происходит между тобой и Эдит?

Для надежности обвив хвостом основание вешалки, я задумалась.

Хотелось пожаловаться на его драгоценную дочь, которой явно дурной папочкин характер достался. Пожаловаться, что Эдит не хочет со мной разговаривать, игнорирует и всячески пытается показать, что цветочная девочка, не способная волку и пары слов сказать не краснея, интересует ее больше, чем я.

Сомневалась я всего несколько секунд, а потом все это выложила, не забыв в конце проворчать:

— Это все ты виноват. Не мог справиться без моей неоценимой помощи, а у меня теперь из-за тебя с детенышем проблемы. Мы уже неделю нормально не общались…

— Извиниться не пробовала? — спросил Хельму.

— Издеваешься? Как я извинюсь, если она меня не слушает?! — На втором этаже негромко хлопнула дверь, и я затихла на мгновение, напряженно прислушиваясь. Не хватало еще, чтобы меня кто-то из слуг услышал.

— Делает вид, — поправил меня волк. — Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Не обращай внимания на ее равнодушие и просто извинись. Вот увидишь, на следующий же день все изменится.

Сняв невидимую пылинку с рукава пальто, он посмотрел мне в глаза.

— Просто сделай это.

— И сколько раз ты уже проворачивал этот трюк? — тихо спросила я, краем уха отслеживая шум на втором этаже.

Хельму пожал плечами и ушел.

Через неполную минуту с улицы послышался бодрый перестук копыт — волк отбыл на службу.

— Просто извиниться, да? — пробормотала я, спрыгнув с вешалки и мягко приземлившись на пол. — Проще сказать, чем сделать.

Извиняться я не умела и не любила. Да и гордость не позволяла.

Особенно когда мои извинения игнорировали.

Смирить гордость и приползти к детенышу с извинениями у меня получилось только вечером. Цветочная девочка ушла вниз, за стаканом молока, и у меня было минут семь до того, как она вернется. Может быть, десять, если кухарка еще не ушла спать и сейчас на кухне.

— Эй, Эдит? — Я впервые за прошедшую неделю забралась на постель и устроилась рядом с подушками — последние семь дней ночевала я в розовом кресле.

Детеныш ожидаемо не обратил на меня внимания, демонстративно глядя в сторону. Слишком уж демонстративно, чтобы это выглядело естественно.

Как там Хельму говорил? Просто извиниться?

Нужно только сказать, и все. Это не должно быть так уж сложно.

— Эдит, это… я понимаю, что ты обижена, — врала я нагло, но старательно. Сейчас было важно помириться с детенышем, а то, что я совсем не понимала причины обид… едва ли Хельму сам так уж хорошо понимал свою дочь, но жили же они мирно. И сейчас мелкая на него совсем не дулась, только на меня. Хотя дома не показывались мы одинаково долго… Но почему только на меня-то?! — И мне очень жаль, что я тебя расстроила. Прости меня, ладно?

Несколько секунд ничего не происходило. Я повторяла себе, что волк обещал перемены только завтра, но уже ощущала мучительную потребность его хорошенько куснуть. Было ощущение, что он насоветовал мне всяких глупостей и я только что крупно облажалась.

— Ты меня бросила, — негромко сказала Эдит, когда я уже перестала надеяться на ее реакцию и просто представляла, как вгрызусь в жесткое волчье мясцо, как только Хельму вернется. Потом, конечно, придется делать лапы и прятаться… — Променяла на папу.