– Мы тоже недалеко отстали от остального «цивилизованного» мира, – добавил Виктор. Он с нескрываемым удивлением смотрел на своих приятелей, заговоривших нормальным языком после непрерывного зубоскальства, сопровождавшего всю их встречу до этого разговора. – Да взять того же Чикатило. За двенадцать лет полсотни умышленных убийства детей и женщин.

– Расстреляли? – поинтересовался Погорелов.

– Да, еще до моратория, в девяносто четвертом.

На приятелей его слова особого впечатления не произвели. То ли потому, что в них не было ничего нового, то ли каждый остался при своем мнении.

Потом опять вспоминали Чечню, первую войну, которая их и объединила. Но никто не решался первым заговорить о главном, о том, что стало поворотным моментом в их судьбах – о том, кто расстрелял «Ниву».

5

Отряд формировали в спешке, людей собирали из разных подразделений, – с миру по нитке. По приказу в ОМОН должны были зачислять самых крепких, надежных и опытных, кто хотя бы два – три года прослужил в милиции и понимал, что к чему. Но приказы они на то и приказы, чтобы их обходить. Если бы все распоряжения и указания выполнялись, как предписывалось, везде давно бы был порядок. В отряд зачисляли любого, кто подавал рапорт. Но добровольцев, соблазнившихся повышенным окладом в престижной службе, оказалось мало. Некоторых откомандировали в новое подразделение, не спрашивая согласия: освобождались от бездельников и проштрафившихся, как от балласта.

Уже тогда было очевидно, что большую часть отряда пошлют в «горячую точку». Так и случилось. Без специальной подготовки, без тренировок, кое-как обмундированные и экипированные, тридцать шесть человек через две недели уже был в Моздоке. Тогда многим, следившим за фронтовыми событиями по телевизору, казалось, что здесь-то уж должен быть образцовый порядок. Государство, мобилизовав все силы, устанавливало на мятежной, никогда не отличавшейся законопослушанием территории торжество Конституции. Но все, кто прибывал на новое место службы, в первую очередь поражались царившей здесь неразберихе и откровенному идиотизму. Только в фильмах о войне, посвященным событиям сорок первого, было что-то подобное. Колонны грузовиков, танки, БТРы перемещались в хаотичном беспорядке. Командиры драли глотки у раций, пытаясь добиться от командования конкретных приказов, в толпе одинаково одетых в камуфляж или бушлаты военнослужащих нельзя было отличить офицеров от рядовых. Расширяясь и ускоряясь, эта круговерть каким-то образом выплескивалась в район боевых действий. Никто толком не знал, кому куда выдвигаться и что делать, и не было ничего удивительного в том, что раненые и покалеченные возвращались оттуда с опустошенными глазами и душами, не рассчитывая ни на заботу государства, ни на медицинскую помощь. Выживали счастливчики, которые могли сами о себе позаботиться. Таких с каждым днем этой нелепой и бестолковой войны, которую первоначально планировалось завершить в считанные дни, становилось все меньше. Зато трупы отправляли отсюда бесперебойно. Потому и назывались они просто грузом: груз он и есть груз, не люди же – трупы.

На следующий день после прибытия они оказались под Аргуном. Дома кадровик говорил, что предстоит выполнять специальные операции, контролировать соблюдение паспортного режима, обезвреживать уголовных преступников. Эти выдумкам могли поверить только те, кто не побывал на войне. Здесь не было преступников в обычном для всех понимании. Государству себя противопоставила не отдельная категория граждан, объединившаяся под ваххабитским лозунгами, а чуть ли не вся нация, доведенная до такого состояния всей предшествующей социальной политикой, которая не учитывала ни местных особенностей, ни въевшегося в плоть и кровь религиозного фанатизма. И, прежде всего, особого воспитания, возводящего для большинства совершенно абстрактное понятие ничем и никем не ограниченной свободы в культ. Не привыкшее к организованной деятельности, большинство населения вело тот образ жизни, который казался ему наиболее правильным: каждый за себя, один Аллах за всех. Грабить собственное государство, которое было воплощением насилия и унижения еще со времен депортации практически всего населения, здесь считалось доблестью, так же, как и противостоять любом попыткам навести какой-либо порядок, неважно, конституционный или, хотя бы, разумный. Вместе с суверенитетом молодежь, легко управляемая и направляемая твердой рукой тех, кто всеми правдами и неправдами рвался к власти, получила горы оружия, которым не замедлила воспользовались. Огромные деньги, пропитанные запахом нефти, сделали свое дело: люди оказались заложниками природных богатств. Их оказалось нетрудно убедить в том, что Россия и каждый русский – тот самый враг, который покушается на национальное достоинство, религиозные убеждения чеченцев, и стремится во что бы то ни стало поработить гордую нацию. Здесь воевали все. Кто за деньги, и таких было большинство, кто – по принуждению, а кто и просто из солидарности и от безысходности: какая никакая, а все-таки работа.