Ноги гудели после бесконечного поискового марафона, ныла поясница. Последний день отпуска, взятого специально для поисков, он просто бесцельно мотался по городу надеясь волчьим чутьем уловить хотя бы направление, в котором стоило искать. От голода урчало и посасывало в желудке. Он не помнил, когда последний раз нормально ел. Перекусы на бегу – не в счет. Игнат вздохнул и подставил разгоряченное лицо прохладному ветру, дувшему с реки, и вспомнил, как все начиналось семь лет назад…

– Мать, а кто это? – спросил Игнат, глядя в окно на небольшую группку людей в черных одеждах, что толпились на улице перед автобусом, украшенным траурными лентами.

– О ком ты, сынок?

Мать подошла сзади и выглянула в окно через его плечо.

– Да вон девчонка с Семеновной разговаривает.

Он смотрел, как толстуха Семеновна – продавщица из ближайшего продуктового – что-то нашептывает на ухо тоненькой хрупкой брюнетке, а та вздрагивает плечами, видимо, плачет, и вытирает глаза маленьким белым платочком.

– Так это Женя.

– Женька? Внучка старухи Макаровой? – Игнат так удивился, что повернулся и взглянул на мать, оторвавшись от созерцания печальной сцены. Лицо ее всегда бледное, с вечно опущенными уголками губ, с потупленным взором бесцветных глаз, сейчас выражало интерес, даже любопытство. Впалые щеки покрывал еле заметный румянец.

– Она самая.

– Так она вроде совсем еще девчонкой была. А тут вдруг такая красотка…

– Это она пять лет назад была девчонкой, когда мать-то ее умерла, а она к бабке родной и переехала. Она тогда школу уже оканчивала, потом в институт поступила, в какой – не знаю, а теперь вот бабку хоронить приехала. Совсем сиротой бедняжка осталась. Отец-то у нее давно помер.

– Ясно… – задумчиво пробормотал Игнат.

Вдруг лицо его осветила какая-то мысль, и он заявил матери:

– Собирайся, надень что-нибудь темное, пойдем на похороны. Надо же отдать долг памяти соседке, с которой всю жизнь на одной улице прожили.

– Ой, сынок, да я и не собиралась, – курицей закудахтала мать.

– А ты собирайся, да побыстрее! – голос сына звучал как приказ, который не обсуждают.

В автобус они влезли последними. Игнат топтался в сторонке, пока мать выражала соболезнования сиротке, естественно, тоже пустив слезу. На кладбище стояли маленькой кучкой вокруг свежей могилы. Родни у покойницы, кроме внучки, не было, а друзей и соседей набралось немного. Женщины, не стесняясь, плакали, мужчины молчали со скорбными лицами. Игнат внутренне усмехнулся: умерла обычная ничем не примечательная старуха, а сырости тут развели! Осторожно, чтобы никто не заметил, он рассматривал внучку покойницы. Девушка, несмотря на красные, припухшие от слез глаза, была очень хороша собой. Тонкие, изящные черты лица, оленьи глаза, хрупкая фигурка с длинными стройными ножками, которую не скрывало даже нелепое, точно с чужого плеча, удлиненное черное платье.

После похорон не все отправились на поминки. Валентина Петровна – мать Игната – тоже засобиралась домой. Но он ее задержал, схватив за плечо жесткими пальцами.

– Ты куда собралась? – и сердитый взгляд из-под нахмуренных бровей.

– Так схоронили ведь, пора домой, сынок. У меня там опара на пироги поставлена, – заблеяла виновато Валентина Петровна.

– Подождет твоя опара, – и потащил мать в осиротевший дом, где был накрыт стол для скромных поминок.

Сгорая от нетерпения и внутренне чертыхаясь, Игнат ждал, когда же закончатся эти занудные охи-вздохи и народ разбредется по домам. Он предусмотрительно не лез на глаза Женьке, отсиживался скромненько в углу, прихлебывая водочку из граненой рюмки и закусывая солеными огурцами. Пусть все уйдут, пусть эта краля одна останется, истратив на похоронный ритуал все свои душевные силы и слезы. Вот тут-то он и выйдет на авансцену, подставит крепкое плечо бедной сиротке.